Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– Где часы?

– Вот они, – я вытащил из бриджей часики.

– Дай сюда! – он продолжал смотреть на меня так, будто я и в самом деле стянул их у тетушки.

Новая школа нагоняла тоску и воспоминания об оставленном классе.

Учительница Клавдия Васильевна разговаривала с отцом почтительно.

Папа смотрел на огромную училку снизу вверх и не находил в ней ничего такого, за что можно было бы не любить ходить каждое утро в новую школу.

Клавдия Васильевна щедро ставила мне двойки. Двойки можно пережить. Труднее вынести другое. В новой школе ребята были не те. В оставленном мной первом "В" пацаны все знали, все понимали. С ними было легко. Здесь же пацаны восторженно-смурные.

А девчонки?

Здесь не было 2-85.

Новые друзья быстро привыкли слушать мои пересказы фильмов. Они может и догадывались, что столь много неизвестных им картин я не мог просмотреть, но слушали, не перебивая, внимательно.

Вовка Полывянный просил после уроков: "Расскажи кино".

– Проводишь до дома?

– Ага.

От пятой линии до дома идти минут двадцать-тридцать. С учетом основных эпизодов фильма возвращение затягивалось.

О чем я рассказывал Полывянному и другим? О самом главном. О том, как наши ловили шпионов.

– Пах! Он упал… Подоспели наши… И как начали косить из пулемета. А в пулемете сто тысяч патронов.

– Ух ты…! – Полывянный заморгал глазами.

Сто тысяч? Нечаянно я попал в точку. Как раз о таком количестве патронов и мечтал Полывянный.

Подходя к дому, я быстро приканчивал картину – в две секунды убивал всех шпионов и объявлял: "Конец фильма". Застигнутый врасплох внезапным концом, Полывянный спрашивал: "Завтра еще расскажешь?"

Однажды я привел его домой и прочитал наизусть считалку. Считалка была такая: "Одиножды один – шел гражданин. Одиножды два – шла его жена…". И так до десяти. Вова слушал меня и что-то там чертил на бумажке.

На следующий день на уроке пения я раскрыл тетрадь. На промокашке рукой Полывянного было начертано: "Ребенок п…ды лезет". Я закрыл тетрадь и перхватил взгляд соседки по парте. Она выхватила тетрадь.

Я просипел: "Отдай".

– Не отдам.

Клавдия Васильевна подошла к нам, и, продолжая петь, вопросительно посмотрела на мою соседку. Та раскрыла тетрадь.

Учительница качнула головой и, вытягивая "куст ракиты над рекой" забрала промокашку.

На перемене мы остались в классе вдвоем.

– Ты соображаешь, что наделал?

– Это не я.

– Как это не ты? А кто?

– Это Полывянный…Я не знал…

Она выглянула в коридор: "Полывянный, ко мне!"

Вова засопел.

– Это… Это не я.

– Кто же тогда?

– Он. – Полывянный ткнул пальцем в меня.

– Ты… Ты что?! – я разлетелся на осколки. – Ты же написал! Я такое не пишу!

Полывянный поправился.

– Он меня научил. А я…Я писал… Еще он говорил, что у него дома много всяких таких…

Ну, гад. Про такое я ему не говорил

Клавдия Васильевна повернулась ко мне.

– Что теперь скажешь?

– Да не учил я его. Врет он все. Рассказал просто так… а он…

– Что будем с тобой делать?

– Это…Я больше не буду…

– Хватит! Пусть завтра отец придет.

– Клавдия Васильевна, это брат меня научил.

– Какой еще брат?

– Да… Учится у нас…в шестом классе.

– Все равно передай отцу, чтобы завтра пришел.

Отцу я рассказал все, как было. Скрыл только, что повесил считалку на Джона. Папа кивнул головой. Ладно.

– Ваш сын меня убил… – Клавдия Васильевна не жалела красок. -

Что взять с Полывянного? Но сын уважаемых родителей и такое… В голове не укладывается.

Чем это я ее убил? Двоек она мне в дневник наставила не меньше, чем Полывянному.

За считалку папа мне и слова не сказал. Все как будто бы закончилось хорошо. Если бы не давал покоя поклеп на Джона. Попадет ему. Я собирался предупредить брата, но передумал. Побъет как собаку.

Месяца через два я признался.

Он даже не разбалделся.

– А это ты…Что-то такое классная у меня спрашивала. Фуфло все это.

Без телевизора плохо. На Дехканской без него плохо вдвойне. Через несколько домов от нас жили братья Абаевы. В их доме телевизор был.

Я спросил младшего из Абаевых: "Алька, фамилия у тебя вроде казахская, но вы с братом на казахов не похожи. Кто вы?"

– Мы – бухарские евреи.

И такие евреи бывают. Но евреи есть евреи. Все они светлые. А

Абаевы черные как мамлюки. К тому же отец у Альки работал сапожником. А евреи не работают сапожниками.

Я попросился к Абаевым на телевизор.

Отец Альки, угрюмый бидулян смотрел кино, лежа на кровати. Мать в ночной сорочке сидела рядышком.