Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Джеймс Олдридж – коммунист. Что интересного может написать современный пролетарский писатель?

Подписку на "Всемирку" папа прозевал, о чем сожалела даже мама – книги в цене и в дефиците. Хорошая библиотека у Вовки Короти. Он приносил почитать Сида Чаплина, Вулфа, Бунина…

В еженедельнике "За рубежом" перепечатка из "Корьера дела сера" о давнем, октября 1917 года, происшествии в Фатиме.

Ситка Чарли на память воспроизводил перепечатку из еженедельника:

"Солнце иссеребрилось, и спустившись с неба, прыгало сплющенным мячиком, едва не задевая верхушки деревьев… Богородица предупредила пастушек о наступлении царства сАтанов-большевиков!".

Ситкин экстаз от перепечатки в "За рубежом" пробудил не только любопытство – хотелось верить, что такое возможно. Возникли вопросы.

Кто такая богородица и какое дело богу с друзьями до Октябрьской революции? Событие это, даже если оно предсказано не посторонним богу человеком, не может и не должно находиться в зоне интересов небес. По идее, бог, если он есть, должен заниматься исключительно вопросами быта, морали, другими мелкими делами, но никак не касаться хода истории. Если физическими законами управляют безличные силы природы, то делами историческими заправляют люди. Потом, ведь большевики категорически отрицают существование бога. Как в таком случае бог, если он действительно бог, смог позволить приход к власти своих запретителей?

Делать ему нечего, от того и забавляется?

ВЧК! ВЧК!

Приласкайте Колчака!

Зеркало в коридоре третьего отделения старинное, высокое.

Стояло оно в углу на четырехножной подставке неизвестно с каких пор.

Медсестры, нянечки, некоторые из следивших за собой больных, привыкли, глядя в него, прихорашиваться.

Джон разбил его, свалив на пол. Санитары и медсестры о привычках больных знают, но то, что каждый из них способен вытворить, когда его в очередной раз перемкнет, предугадать не в силах. К сюрпризам более всего предрасположены хроники. Но сюрприз сюрпризу рознь, и уж о том, что под крушение подвернется старое зеркало никто предположить не мог.

Персонал третьего отделения разозлился не на шутку не столько на

Джона, сколько на родителей. Сколько Нэлли Константиновна не уговаривала взять на время домой сына, мама отбрыкивалась, говорила о том, что держать в доме второго больного нет никакой возможности.

Всего этого Ситка Чарли знать не мог и возводил напраслину на врачей.

Ситка приходил из больницы потерянный, говорил, что Джона мучает ностальгия и садился за письмо к министру здравоохранения.

"Товарищ министр!

У меня есть брат Жантас,1948 года рождения. Сейчас он в третьем отделении Республиканской психоневрологической больницы… Несколько лет подряд врачи не выписывают его в отпуск, не дают побыть дома…".

Письмо Ситка начинал писать несколько раз, но так и не окончил.

Ситка Чарли винил во всем врачей, тогда как не знал, что дело не только в разбитом зеркале и что Нэлли Константиновна не раз и не два звонила маме и говорила матушке о том, насколько опасно для больного беспрерывное пребывание в стенах больницы. У любого хроника, в конце концов, так или иначе наступает органическое поражение мозга, не говоря о том, что ежедневный прием сильнодействующих препаратов разрушает печень, почки. Только регулярная смена обстановки растягивает распад личности хронически больного.

Чтобы мама и все мы прочувствовали вину, лечащий врач объявила о новом назначении. Ситка прибежал домой: "Мама! Немедленно поезжай в больницу! Джону собрались сделать элеткрошок!".

В больницу матушка не поехала, а позвонила Нэлли Константиновне и попросила отменить назначение. Заведующая отделением назначение отменила и сказала, что на самом деле они и не собирались проводить элетрошоковую процедуру. Если бы до этого дошло, то они в таком случае не стали бы объявлять о ней заранее, а провели бы сеанс без предупреждения.

Со слов Ситки, чисто от нечего делать, уже не по-медицински, более всего он интересен профессору Зальцману.

– Зальцман хитрый… – говорил Ситка.

– Давно ты его знаешь? – спросил Шеф.

– Давно… Меня к нему водили, когда я еще лежал на Пролетарской.

– О чем он тебя спрашивал в первый раз, – не помнишь?

– Помню.

– Ну и о чем?

– О разном.

– К примеру?

– К примеру? – Ситка задумался. – К примеру, спрашивал он меня, как я вижу свое выздоровление.

– И что ты ему сказал?

– Тик-тик- так, Сталинград! Что я сказал…? Сакшен буги…