Эльчин Гасанов: откровения

– Рай – это когда тебе хорошо, ты с ангелами общаешься, твоя душа летит по миру.

– Хорошо. Давай зайдем сейчас в кабак, пропустим по пол литра, потом сверху шампанского с клубникой, чтоб в голове 'северное сияние' было, и все! Затем к красивым девушкам пойдем. Вот тебе рай!

Чем не рай? И ангелы рядом, и счастлив ты.

– Упаси господь! Они кайфуют так при жизни, когда ж они умрут, в аду будут гореть.

– НО ЧТО ТАКОЕ АД? ОТВЕТЬ!

– В Коране все написано, тебе Коран надо читать.

– Но это же несерьезно. Как ты можешь верить в то, чего не видел ни разу своими глазами, а просто веришь все по книгам. Дескать, там так написано.

– Надо верить. Это необходимо. Без веры трудно.

– Я согласен, надо верить. Но надо верить в то, во что действительно ты веришь, а не оттого, что так надо. Мол, многие верят, и я буду верить. Вера должна исходить от сердца, а не от букв на бумаге.

– Послушай: ''О Господь наш! Влей стойкость в нас и укрепи наши стопы, и помоги против неверных''!

– Да пошел ты в жопу!

Он мне надоел. Меня бесила его ограниченность. Возможно он как человек и не плохой, но полное отсутствие личного взгляда на вещи, на жизнь, не могла у меня не вызвать сожаление. Послав его в теплое место, я ушел не оборачиваясь, хотя чувствовал его огненный взгляд за спиной.

Религия не для меня! – и это понял я!

Опять же, заметьте, время сыграло свою роль. Если бы мысли о религии застали бы меня двумя годами раньше, возможно я стал бы сильно верующим. Но думы о религии чуток опоздали:

Я уже был другой. Принципы оказались непринципиальными.

Религия – это убеждение, что все происходящее с нами необычайно важно. И именно поэтому она будет существовать всегда. Но только не для меня.

Хотя надо признать и то, что если люди настолько плохи, обладая религией, то кем бы они были без нее? Пусть лучше они верят. Это их лекарство. Она именно им и нужна, как нужен цитрамон для боли головной.

:

Я начал глушить свои нервы водкой. Пил дико, страшно, до подушки, дым коромыслом шел, заказывал заранее носилки, чтобы меня выносили из кабака.

Читатель! Если всю водку, какую я выпил, вылить на тебя, ты утонешь. Или захлебнешься.

В принципе, пил я уже давно, еще будучи аспирантом я начал это дело. Тогда и компания подобралась хорошая, и время было другое, и водка была качественнее. Это была Вакханалия (поклонение Богу вина).

Чем старше был, тем лучше пил. Я поднимал амплитуду своих алкогольных возможностей все выше и выше. И главное, я гордился этим. Дескать, я в отличие от того то или этого, смогу выпить литр водки, а потом пивка добавить. И ни в одном глазу.

Расскажу случай. Я его не могу не вспомнить без содрогания даже сейчас. Начну с самого начала. Это был еще 1990 год, Советский союз.

Мы были тогда аспирантами. Пили водку в лаборатории, рядом с колбами, установками, чертежами и пр.

Не потускнела свежесть впечатлений. Сама атмосфера того времени отложилась в памяти, как лоскуты радуги, проступившие сквозь пелену грозовых облаков. Во всем ощущалось единство настроений. Вместе пили, вместе писали статьи, вместе занимались наукой.

Каждый наш присест был ярким спектаклем, каждый день – как хлопушка с сюрпризом.

Со мной вместе пили Акрам – ныне покойный, и Намик, ныне старший научный сотрудник. Выпили много, даже чересчур. И Намик не выдержав, стал вырывать, блевать. Он успел продвинуться к раковине, бережно обнял ее руками, облевал ее всю. Раковина была забита его ригалетом.

Запах в лаборатории стоял страшный, ужасный, противогазы были бы в самый раз. Я и Акрам, с кислыми физиономиями, наблюдали это.

И вот тут Акрам сделал то, чего вряд ли кто-то сможет сделать.

Поняв, что до завтрашнего утра помещение должно быть убранным, он сам, своими руками, пальцами, начал чистить раковину от ''этого''. В одной руке он держал кулек, а другой рукой бросал в кулек то, что вырвал Намик в раковину. Я это пишу, и меня снова затошнило, а ведь прошло немало лет.

Я считаю, что это был героизм со стороны Акрама. Я бы так не смог. Никто не смог бы это сделать!

И это тот самый Акрам, который считался отщепенцем в институте, его бранили педагоги, профессора – доценты. Хотя он среди российских ученых задавал тон, был центральной фигурой.

Был другой случай. Я уже преподавал в Политехе, был доцентом. Вел занятия в аудитории, студенты сидели напротив меня. Вдруг в дверь постучали, это был Акрам. Тот самый. Он, попросив прощения, вызвал меня в коридор.

Оказывается, внизу, этажом ниже, на соседней кафедре, отмечали день рожденья нашего коллеги. Акрам убедительно просил меня спуститься туда буквально минут на 10-15.