Дарья Асламова - В любви, как на войне

Ведь в каждом риске должен быть шанс на выживание. К примеру, он любит мочиться на соседнее с милицией здание. В этом есть разумный подход. Если поймают, побьют, но не до смерти. А вот если помочиться прямо на здание ментуры, тут уже верная гибель.

Есть и другая проблема. В провинции отсутствует конкурентная среда. Здесь еще сохранился престиж самого слова "писатель", а реальный успех и материальный достаток вовсе не являются мерилом значимости таланта. Здесь достаточно один раз в юности написать что-то хорошее, а потом можно проводить всю жизнь в обезьянничании, повторении самого себя. Нет стимула для дальнейшего развития, на лбу уже горит лейбл "писатель", знак избранности. В Москве, как в сказке "Алиса в Зазеркалье", нужно бежать со всех ног, чтобы просто удержаться на своем месте. А если хочешь попасть на следующую клеточку, нужно бежать в два раза быстрее. Ну, а в провинции…" А в провинции, как в сказке "Алиса в стране чудес", литературная жизнь – это состязание в беге, где, какое бы место ты ни занял, моральный приз тебе все равно обеспечен. Здесь живут по поговорке "В царстве слепых и кривому честь".

Критика, как правило, насквозь комплиментарна. "Вася, ты очень гениальный человек, но вот в последнем стихотворении чуть менее гениален, чем обычно". Это образец суровой критики. Всегда найдутся те, кто восхищается автором в кредит в ожидании, что он воздаст им тем же. А слишком свободная мысль, несмотря на все усилия, не летит вперед, – ей, как птице, нужно сопротивление среды. Поэтому столько недоношенных шедевров и обещаний красоты, в последний миг не сдержанных.

Золото здесь в россыпи, а не в слитке. Потому молодые авторы напоминают гусениц, гибнущих раньше, чем они превратятся в бабочек.

Но, порицая замысел, я всегда готова рукоплескать частностям.

Бриллиантовые,строчки вспыхивают иногда среди словесного мусора. Как не порадоваться, например, за поэта Козлова, автора бессмертной строчки "Я не мужчина, я поэт". Или за местного эротического писателя, хабаровского Баркова – поэта Лозикова, автора сборника "Озноб":

Что будет завтра? А не все ли Тебе равно, снимай трусы И укуси меня до боли, Меня до крика укуси. Жена узнает – не поверит. Узнает муж – по шее даст. Снимай трусы, я знаю – звери В такой игре сильнее нас. Пошире ноги и повыше, Дай волю телу, не тяни. Чтобы дышать, как поршни дышат, Работать надо, как они.

Эротические поэмы Лозикова, написанные слогом резвым и развязным, хороши еще тем, что они с национальным колоритом. Их героини – крутые нанайские девушки, которые не очень хорошо говорят по-русски: "Насосавшись до отвала, На колени мне упала. "Халасо-то как…" – сказала". Или, извините: "Если писка напрязена, Облизать ее низя".

Молодые авторы любят роскошные фразы. Вот строчки поэта Владимира Ветрова:

На простыне белой, на образе депрессивного савана, изнемогая, п"ся с фразой:

У" на что похоже?" зовут молодых поэтов "камин- обычно в коммуналках или ах, где сами стены пропитаны какой сквозняк не выветрит и чщи и отхожих мест, но сти- у камина" или "Я пью баг-¦нкого бокала". А сами кроей жизни не пробовали. ^ так пиши о нем, – счищее волнение тает один мой ироничный друг. – То ли дело рабочие. Те хоть знают, о чем пишут:

"Не ругай нас, начальник, за выпивку строго, мы опора твоя, ты за эту опору держись".

Литературные группировки в провинции составляются по сходству комплексов и обычно придумывают себе пышные названия. К примеру, "Платиновый век". "А не кажется ли вам, что это нескромное название?" – наивно спросила я. "Скромность – это порок. И потом, как же нам еще называться? Золотой век уже был. Серебряный век умер. Возьмите, к примеру, Блока. Это же читать невозможно – одни пустые страницы. Редко встретишь свежую строчку. Банальщина для народа". – "Ой!" – только и смогла сказать я.

Скромностью поэты вообще не грешат. Первое время я округляла глаза, слыша такие фразы: "Сейчас я вам расскажу о своем вкладе в культуру". А теперь меня не пробьешь даже таким выпадом: "Как вы могли пройти мимо такого явления., как я!" Но все это идет от беззащитности, от наивной жажды самоутверждения, от отчаяния, которое лечат водкой, а иногда веревкой, прыжком из окна или пьяной дракой.

Самоубийства и трагические случаи – явление столь частое среди творческой интеллигенции Хабаровска, что об этом уже говорят с оттенком небрежности в голосе и тайным смакованием.

Похороны поэтов и художников похожи в Хабаровске на дипломатический коктейль, – на них собираются лучшие представители города. К услугам покойников два популярных ритуальных агентства с фантастическими названиями – "Земля и люди" и "Колымское" (вот где работают люди с воображением!). Отдавать последний долг здесь умеют со вкусом. Помню, как в Союзе писателей искренне возмущались: "Представляете, на последние писательские похороны прибежали даже из администрации города проверить, все ли у нас, как надо. Нас еще будут учить, как хоронить! Да мы уже столько народу похоронили! А сколько еще похороним!" В ясный сентябрьский день мы вышли с папой из Союза писателей, где так хорошо и красиво говорили о культуре, и увидели чудную картину – под вывеской "Литературный журнал "Дальний Восток" были наложены две большие кучи дерьма.