Дарья Асламова - Приключения дрянной девчонки

Когда кота накормили, прибежала его взволнованная хозяйка. Так я познакомилась с Мадиной. Мы подружились, хотя трудно было представить двух более несхожих людей.

Всю страсть своей души она отдавала общественной Деятельности, весь ее незаурядный темперамент уходил на борьбу с врагом. Я относилась к ее увлечению с легким презрением, так как для меня постоянная общественная работа женщины – первый признак того, что у нее не все в порядке я и побежала открывать. На пороге стоял полковник Фролов.

– Добрый вечер, Анатолий Петрович. Проходите, пожалуйста, – сказала я, мысленно проклиная себя за неизбежные кокетливые нотки в голосе. \ – А я ехал мимо вашего дома, дай, думаю, зайду в гости, – сказал Фролов, проходя на кухню.

Я предложила вина, он не отказался. Лихорадочно переставляя чашки, я затеяла дурацкий разговор на тему "Проблемы российской армии в "горячей точке". Но беседа не клеилась, я порола какую-то чушь, постоянно ощущая на себе алчный, раздевающий взгляд полковника.

– Какое у тебя точеное тело, – вдруг сказал он, пожирая меня глазами. – Я завидую тем, кому ты позволяешь себя ласкать.

Я рассмеялась и, чтобы выйти из щекотливого положения, попыталась переменить тему. Но Анатолий Петрович прервал мой вздор следующей неожиданной фразой:

– А с кем из ребят ты спишь?

– Вы с ума сошли! – возмутилась я. – Это мои коллеги. Мы спим в разных комнатах. У нас только дружеские отношения.

– Тогда они круглые дураки и не понимают, что рядом спит сокровище, – рассмеялся он. – Я хотел бы поменяться с ними местами. – Он встал, снял с себя автомат Калашникова и небрежно бросил его на диван.

Я знала, что он будет сейчас меня целовать, и пожалела, что он расстался с оружием. Я представила, как холодный ствол автомата вдавился бы в мою нежную грудь, придавая этой сцене новый эротический оттенок, и захихикала от удовольствия.

– Чему ты смеешься? – удивился полковник, взяв меня в свои сильные руки. Я снова рассмеялась, чувствуя хмельное наслаждение быть беспомощной в таких властных объятиях. Он целовался со знанием дела, но я уперлась руками в его грудь, чтобы не допустить собственного возбуждения.

– Этого никогда не будет, вам лучше уйти, – сказала я, улыбаясь. Мы препирались еще минут пять, пока он все-таки не ушел, недовольный и злой.

"Солдафон, – с легким презрением подумала я, потирая запястья, которые во время нашей маленькой борьбы полковник слишком сильно сжимал. – В своем деле, на войне, он хорош, но увольте меня от его нежностей. Впрочем, скверная девчонка, ты должна признать, что тебе нравятся маленькие грубости".

На следующее утро я уехала из Цхинвали с колонной российских бронетранспортеров.

Я ехала в стареньком "Запорожце" вместе с эмигрировавшей осетинской семьей.

Когда мы проезжали грузинские села, бедный глава семьи, сидевший за рулем, все время дрожал и покрывался потом, а его женщины громко молились. Это было действительно страшное зрелище. Все мужское население сел выстроилось вдоль дороги, гремя автоматами и металлическими палками. Казалось, что нас пропускают сквозь строй. И хотя нас сопровождала боевая техника, я тоже почувствовала легкий укол страха. Когда опасный участок остался позади, бедный водитель выскочил из машины помочиться. Штаны у него были совершенно мокрыми.

Цхинвали сохранил мое детское ощущение, что война -это игрушка для взрослых, приключение с большой буквы. Я по-прежнему уверенно шла вперед, не зная страха, – бессердечный, упрямый, легкомысленный ребенок. Война в Нагорном Карабахе открыла мне неведомый мир преступлений и жестоких людей, который ранее находился за пределом моего кругозора. Самоуверенность моя разбилась, как хрупкий бокал.

Я, избалованная сладкими булочками, получила свою порцию черствого и беспощадного хлеба жизни. После Карабаха я надломилась, моя походка перестала быть такой легкой и беспечной, я научилась спотыкаться.

Призрачная пляска смерти началась на этом куске земли четыре года назад. В мрачное шествие вовлечены тысячи людей. Под веселый грохот черного барабана в очередь выстраиваются все жаждущие безупречной смерти за Идею. Не важно, что это за Идея – свободы, родины, мести или национальной вражды. Идея жиреет и пухнет на дрожжах войны, сантиметр за сантиметром поднимается уровень пролитой за нее крови. И вот она уже самодовольно восседает на троне, оправданная лишь тем, что за нее отдано столько жизней.

В Нагорном Карабахе бог хронически распят, его просто забыли снять с креста.