Олег Хафизов - Дом боли

Вдруг Алеше захотелось вернуться ко всем людям, туда, где он был бы соразмернее. Его охватила детская паника. "Куда меня опять занесло?" – сердито бормотал он. Белый парус самодельной ширмы совсем потерялся из вида, он попытался и не смог вспомнить направление первоначального пути, мысленно махнул рукой и отчаянно зашагал неким интуитивным курсом. Мимо проплыл шероховатый желтоватый каменный лев с улыбающимися губами и шаром под правой рукой, статуя архаичного, статичного воина без головы и женщины с нависшими грудями и животом, вероятно, копии с чего-то еще более древнего, чем весь остальной антураж. Затем он обогнул кирпичное, вполне современное и недостроенное хозяйственное строение и едва не наскочил на цель своего интуитивного поиска Юлию Голодову, скучающую у входа в свое отделение с неизменной сигаретой между пальцами.

– Я жду вас двенадцать минут, – сказала Юлия без улыбки.

Утром рассудок Юлии, как и следовало ожидать, одержал победу над вчерашним безрассудством. Зачем ей понадобился этот юнец? Отчасти она объяснила его вызов мстительной реакцией на собственную вину перед униженной подругой (где она, кстати, провела вечер?), отчасти же – химической выработкой, притоком и накоплением в организме токсинов, оказывающих на левое полушарие мозга опьяняющее торможение, типичное для вечера. Разумеется, ей ничего не стоило профессионально обосновать вчерашний вызов Теплина, формально она даже обязана была начать его нормализацию с подобного вызова, но ей самой незачем было обманываться: она поступила безрассудно, если не сказать, распутно.

"Не хватало мне еще взять его за руку и затащить в свой кабинет на ночь, благо там есть диван и внутренняя щеколда", – думала она, нервно посмеиваясь и без конца отщелкивая с кончика сигареты не успевший нагореть пепел. Этот мальчик в висящей одежде, попеременно представляющийся ей неряшливым и элегантным, наивным и хитрым, уязвлял ее абсурдным беспокойством. Она жалела о вчерашней слабости и надеялась, что Теплин не явится на вызов – о, какую процедуру вкатила бы она ему за это! и в то же время не могла заставить себя не ждать его и заняться чем-нибудь необходимым.

Юлии было двадцать семь лет – возраст, недостаточный для ее высокой должности, так что иногда впору было его преувеличить, но чрезмерный для статуса девицы, в котором она безнадежно пребывала. О нет, она не страдала стеснительностью! Ей было нетрудно наладить контакт с человеком любого пола, положения и возраста, если она видела в том необходимость. Не стеснялась она и своего физического состояния: ног, живота, зубов, груди, скорее представляющих предмет ее неотъемлемой, хотя и второстепенной гордости. И тем не менее все эти достоинства, включая редкую эрудицию и безукоризненные, несколько консервативные манеры, не вызывающие сомнения взятые отдельно, в сочетании производили неожиданный эффект. Юлию не любили.

Мужчины замечали ее в условиях самой безнадежной конкуренции: ого, а это кто? Но те из них, кто после этого пробовал пойти на сближение, как-то быстро скучнели, унывали и начинали поглядывать по сторонам. В конце концов, они уводили вульгарную грубиянку с толстыми ногами, или выцветшую нимфоманку, закосневшую между последней молодостью и первой старостью, или предпочитали скрыться.

Приемы ее более удачливых соперниц были не новы и не сложны, их ничего не стоило скопировать и повторить и в более эффектной форме.

Но они внушали Юлии такую скуку, что выглядели в ее исполнении по меньшей мере пародией. Когда один гуманитарный студент, ее знакомый по приморскому отдыху, после месячных прогулок и жгучих взглядов решился-таки повалить ее на гальку, что выглядело как попытка ограбления под предлогом изнасилования, и чуть не плача от неловкости (на поцелуй он так и не решился), отчаялся запустить вспотевшую руку за низкий вырез ее кофточки, она, заметьте, без всякого сопротивления, брезгливо сказала: "Перед тем как делать массаж, надо было освежить ладони и постричь ногти". Студент вскочил и убежал в прошлое так резво, как если бы его пнули.

В другой раз, с более зрелым, если не сказать перезрелым партнером, известным и, увы, женатым либеральным историком, любовное приключение благополучно дошло до того рубежа, с которого оно, собственно, и начинается. Без девственного стеснения, наличием которого она, повторяю, не страдала, Юлия аккуратно сняла и сложила одежду и легла на постель, подложив руки под голову и уставившись в круглый оранжевый отсвет торшера на потолке. Юлий – так по закономерному совпадению звали ученого – путался в брюках и старомодном белье и торопливо обнажал свое отталкивающее тело, усохшее в конечностях и раздавшееся в животе. Все предвещало скуку.