Олег Хафизов - Мальчики

– Прыгну, если не отстанете! – пообещала она.

Несмотря на все её смешки, было очевидно, что она это сделает. Мы оставили Шуру в покое. Ведь блядство само по себе, а любовь сама по себе.

Накануне Девятого мая слух прошел, что утром Китай бросит на нас атомную бомбу. И откуда мы это взяли? Ни по "Голосу Америки", ни, тем более, по нашим новостям ничего подобного не говорили. И тем не менее, весь вечер у танцевальной клетки в парке только и разговоров было:

– Слыхал, что китайцы учудили? Атомную бомбу бросят на нас в День

Победы.

Все, конечно, понимали, что ничего страшного не произойдет, а если произойдет, то не с нами, но это будоражило. Придавало нашему существованию какую-то значительность. Вот, мол, сегодня мы гуляем, а назавтра, глядишь, превратимся в головешки. Эх-ма!

Китайцы казались отвратительными, тупыми, стадными уродами. Как в документальном фильме Ромма "А все-таки я верю", где впервые в жизни мельком показали группу Led Zeppelin под звуки другого оркестра и девушек без трусов. СОВСЕМ без трусов.

Китайцы ходили толпами в одинаковых робах защитного или синего цвета. Они, как дураки, вылавливали воробьев, переплывали Хуанхэ с красным знаменем и потрясали цитатниками. Они были некрасивые. Во время пробного атомного взрыва они скакали на лошадях, как в гражданскую, а лошадиные морды были в противогазах. В общем, приятно было осознавать, что в мире есть хоть кто-то, ещё более тупой и стадный, чем мы.

Мы кучковались в березках возле клетки – круглой бетонированной площадки с забором, на которой играл вокально-инструментальный ансамбль "Левша". Проникнуть в клетку в выходной день было непросто.

За билетами в деревянную будку устраивали давку, потом щемились в узком проходе между железными перилами и при выходе на перекур, когда надо было получить контрамарку на возвращение. В этой давке уследить за каждым было непросто, и тот, кто понаглее, проникал без билета.

Но вовнутрь можно было и не ломиться. Музыка была так же хорошо слышна снаружи, как изнутри. А настоящие меломаны приходили не столько плясать, сколько слушать гитарные импровизации и барабанные дроби местных виртуозов.

Музыкантам разрешалось играть несколько песен западных исполнителей прогрессивного, антивоенного содержания (песен протеста), подтвержденного переводом, например, "Хоп-хей-гоп", и что-нибудь промежуточное, вроде венгерской "Омеги" или польского "Но то цо". Словно россыпи звезд блеск твоих жемчужных волос… Для чЕго, для чЕго так трактуешь мне! Танцующих было видно сквозь прутья решетки, что почти сводило на нет эффект железного занавеса. Не менее десяти лет понадобилось культурному руководству, чтобы осознать этот недочет и обнести ограду размалеванными щитами ДСП, скрывающими платное зрелище, но не звук.

По часовой стрелке вокруг клетки фланировали девушки в мини-юбках на лямочках, вязаных полосатых жилетках и белых носках. Иные ковыляли на утюгах платформ носками вовнутрь и путались в клешах от бедра с открытой молнией. И мальчики, и девочки посовременней носили

"Гаврош" – волосы, ступеньками подстриженные сверху, но оставленные сзади длинными перьями.

Среди отсталых масс в допотопных клешах, солдатских ремнях, тельняшках и васильковых олимпийках на молниях, подстриженных под горшок, экзотическими атоллами красовались компании солидных. Это были ироничные парни с "гаврошами" чуть не до задницы, в тугих коротковатых джинсах или штанах крупного вельвета с заниженным поясом, из-под которых виднелись алые махровые носки. Они не ржали и не толкались как дети. Они говорили негромко и значительно. Если ты подходил к ним здороваться, значит, и ты был солиден.

– Ты Лёву Тепляка знаешь? Говорят, он взял первый "Юрахип", единственный в городе.

– Нет, их два в городе. Другой у Кондрата.

Девушки с летающими светляками сигарет собирались на утоптанной поляне между берез. Сверху их плиссированные юбочки совсем не были видны, и казалось, что ноги идут прямо из жакетов. Девушки тихо перешептывались и звонко смеялись. Это было волнующе.

Кто-то погладил сзади мои волосы. Это была Инесса, которую я немного любил, хотя она, вероятно, предпочитала вальяжного Блудного.

Она была на два года старше меня, как все привлекательные девушки, и на порядок умнее своих подруг.

– Волосы как пух, жаль, что мне нравятся жесткие, – сказала

Инесса. У Блудного как раз волосы были жесткой и пышной копной. Я поцеловал её руку с пластмассовым перстеньком.