Олег Хафизов - Феликс

Феликс получился на фотографии очень симпатичный, наверное, в период очередного просветления. Он сидит за столом, с трубочкой газеты в руке, в элегантном сером костюме, том самом, в котором я увидел его впервые, и джемпере без галстука. Он вообще любил строгий стиль и предпочитал костюмы джинсам, наверное, для маскировки.

Каждые поминки мне казалось, что выражение лица на этой фотографии Феликса меняется: то тоскливое, завистливое (а, без меня пьете), то дружелюбно-насмешливое (так держать). Феликс был снят профессиональным фотографом, в оригинальном ракурсе сверху, так что было видно – человек непростой. Гром, напротив, смотрел с надгробия в лоб, словно готов был, как в жизни, броситься в самое пекло.

Я вспомнил, что при изготовлении надгробий дядя Витя зарывался в фотографиях Феликса, в изобилии отснятых коллегами-фотографами, выбирая лучшую из лучших, а вот приличной фотографии Грома найти не удалось. Не любил братишка позировать и по роду своей рискованной деятельности, и по характеру. Для памятника пришлось использовать старую мутную фотографию из паспорта.

В глаза Грома сегодня было легко смотреть, в глаза Феликса – не очень. "В чём же дело?" – пытал я себя и не находил ответа.

Появлению Лешакова я почти обрадовался. Кроме него и потрепаться было бы не с кем. Валера совсем не изменился, законсервированный на одной стадии алкогольной непривлекательности. Его возраст совершенно не поддавался определению, как возраст заспиртованной рептилии – от

30 до 60 лет. Он был уже изрядно пьян и слезлив, сразу облобызал мокрым ртом всех присутствующих и назвал мать Феликса тетей Дусей.

Чернявый священник в вязаной кофте поверх серой рясы и мягкой черной шапочке на седеющих кудрях затянул свою волынку, поначалу трогательную, к середине – надоедливую. Он пошёл по кругу, помахивая кадилом и овевая нас пряным ароматом курения, за ним, подпевая, плелась его малорослая ассистентка. Несколько раз по содержанию казалось, что служба подходит к концу, но начинались всё новые её витки.

Под конец священник взобрался на мраморное возвышение и обратился к слушателям с небольшой проповедью, своими, не церковными словами.

Он говорил о том, что нам не надо предаваться унынию, потому что смерть – это не конец, а лишь начало новой истинной жизни. Что для праведного человека смерть – сплошное удовольствие, отдохновение и избавление от страданий. Что все мы там будем рано или поздно, а потому готовиться надо уже сейчас…

Феликс смотрел на это действо с явным неодобрением, доходящим до отвращения. Он не раз говорил, что не верит ни во что потустороннее, загробное, а верит в одни молекулы и атомы и это его устраивает.

"Христос? Пренеприятнейшая личность, – " цитировал он кого-то. Уж он-то предпочел бы мучаться с нами на белом свете как можно дольше.

Я, как уже говорилось, не верил в патетические версии убийства

Феликса по модному образцу Листьева-Холодова. Во-первых, вокруг него никогда не вертелись такие деньги, ради которых нанимают убийц

(иначе он со мной поделился бы). Во-вторых, я слишком живо представлял себе это событие на многочисленных примерах.

Для меня загадка смерти Феликса заключалась лишь в одной альтернативе: хулиганы или милиция. За первую версию говорило все: бойцовский характер Феликса, его пьяная удаль и неосторожность, время действия (поздняя ночь) и место действия – пересечение двух зареченских улиц возле микрорынка, где за короткое время трех моих знакомых оглушили сзади и ограбили.

В пользу второй версии говорили подозрительно вялые действия милиции. Дело как-то слишком быстро стали сворачивать, даже не опросив окрестную шпану, старушек, обнаруживших тело, и продавщицу круглосуточного киоска, у которой Феликс покупал пиво. Когда журналистское расследование стало чересчур напирать, нам намекнули, что лучше этого не делать, поскольку Феликс связан с наркоманскими кругами. На него /что-то было/. Я вспомнил его рассказы о том, как его задерживали, что-то из него выбивали, но что? Я предпочитал этого не знать.

В последний раз я наводил справки о деле Феликса а райотделе милиции через два года после его убийства. Опять какое-то шушуканье, какие-то недомолвки и отведенные взгляды. И опять выясняется, что дознаватели не сделали даже того, что сделал бы любой сыщик в третьесортном детективе: не опросили возможных свидетелей.

Начальница отдела расследований заняла глухую оборону, как будто дело происходило в тридцатые годы и речь шла об убийстве Кирова.