Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

– Сегодня мы выебем Юлю, – шепчет мне в коридоре Гадаски.

– Как? – спрашиваю я.

Из рюмочной уже привели соседа Пашу, жена Галя раздевает его в прихожей.

– Спасибо тебе, Будилов, – говорю я. – Завтра, когда уедет

Гадаски, я подарю тебе резиновую кровать!

– Правда? – удивляется Будилов.

– Правда, – утвердительно киваю я.

– Отлично, я возьму ее летом в Норвегию!

– Когда едешь? – интересуется Гадаски.

– В этот раз хочу поехать уже в начале мая, пока еще мало других музыкантов.

– Заезжай ко мне в Лондон, там тоже можно играть в метро.

Каждое лето Будилов ездит в Норвегию работать уличным музыкантом. Таким образом, он зарабатывает на зиму. Вот только в этом году ему не хватило денег, слишком много спустил он на проституток, его попутал Маленький Миша.

Теперь семья его голодает. Искусством же заработать деньги сейчас трудно, почти невозможно. Надо будет привести к нему Пию, пусть она купит у него картину. Иностранцам картины Будилова нравятся, когда я приводил к нему австрийцев, немцев и англичан, они почти всегда у Будилова что-нибудь брали, потому что сто долларов для них за работу маслом – это не деньги, а для Будилова – деньги.

А если я приведу к нему еще Лизу, Мерью и Тимо, тогда Будилов вообще будет спасен! О крупномасштабной акции по спасению русского художника Будилова мне надо будет на досуге подумать. Он мой друг, и в беде я его не брошу.

– Юля, мы хотим попробовать поснимать порно, – заявляет Гадаски Юле.

– Это будет стоить дороже, – говорит Юля.

– Давай пойдем на Чайковского и обсудим этот вопрос спокойно.

Когда мы сидим на Чайковского за низеньким столиком, сделанным из положенной на ящик иконы "Снятие со Креста", и отогреваемся чаем, Гадаски опять возвращается к теме.

– Сто долларов, – говорит Юля.

– Сто долларов – это много, – говорит Гадаски. – Понимаешь, это для нас не бизнес, мы на этом не заработаем. Просто хочется попробовать силы в другом жанре.

Юля не соглашается, и они начинают долго и нудно торговаться.

– Понимаешь ли, Юля, – быстро находит Гадаски новый аргумент. -

Проститутка на Суворовском проспекте стоит триста рублей, но нам хочется поработать именно с тобой! Потому что ты нам нравишься и с тобой вообще интересно работать. Но сто долларов мы заплатить не можем.

Я слежу за их спором и думаю о том, какой найти выход. О том, чтобы заплатить Юле сто долларов не может быть и речи. За сто долларов мы можем взять себе двух самых лучших валютных проституток в "Конюшенном дворе" на целую ночь. Они вообще-то там по сто, но симпатичным русским мальчикам обычно делают скидку, тем более, если нет другого клиента, и в итоге соглашаются пойти за пятьдесят. Однако мне понятна и позиция Юли. Ее гордость не позволяет ей ебаться с нами за бесценок, а ебаться ей с нами, видимо, хочется.

– Слушайте, – встреваю в спор я. – О чем разговор? Надо быть реалистами. Мы сможем заплатить не больше, чем мы сможем. Давайте посмотрим, сколько у нас денег, и решим!

– Хорошо, – соглашается Юля. – Давайте мне все деньги из ваших бумажников, можно только рубли. И мы в расчете.

С этими словами она достает из сумочки книжку, это какой-то зарубежный детектив, раскрывает ее, а сама отворачивается. Мы достаем бумажники. У меня четыреста рублей, а у Гадаски всего сто двадцать. Мы кладем эти деньги в книжку и закрываем.

– Ладно, – говорит Юля, засовывая книжку в сумочку. – Что мне теперь делать?

– Пока мы шли, – говорит Гадаски, – я выдумал два сюжета. В первом сюжете я буду морским офицером, а ты – просто женщиной. Я схвачу тебя в подъезде и выебу в лифте.

– А что скажут соседи? – говорю я.

– Мы будем ебаться тихо, – успокаивает меня Гадаски.

– Как можно ебаться в лифте тихо? Это явно будет слышно на все шесть этажей!

– Хорошо, я схвачу ее в лифте, а выебу на чердаке.

– Вот это уже более реальный тактический ход, товарищ капитан третьего ранга! соглашаюсь я. – А теперь говори, гад, какой сюжет ты выдумал для меня! Надеюсь, мне не нужно будет ебать Юлю на улице?

– Нет, это будет ужасно романтическая история. Ты будешь изображать монаха, пишущего в монастыре икону, а Юля – блудницу, тебя совращающую.

– Кассету я заберу с собой в Лондон и там попробую над ней на компьютере поработать. Может, что-нибудь, да и выйдет. Но, предупреждаю, это не шедевр, – говорит мне Гадаски уже после.

– Да, это не шедевр! – соглашаюсь я. – Это как-то опустошает.

Снимать порно я вообще теперь больше не буду. Не хочу! Это неинтересно. Нет самого главного – эротического напряжения и страсти. Все как-то так просто и пресно, как в супружеском ложе, даже не взирая на интересный сюжет. Может поэтому все порно-фильмы такие скучные и однообразные, потому что в них отсутствуют реальные чувства?