Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

Это был бы лучший вариант, но я выбираю худший, однако, тоже не очень плохой. И я могу объяснить, почему я это делаю. А делаю я это потому, что хочу отдать дань своему школьному детству. Я хочу возвратиться в прошлое, чтобы доделать там недоделанное.

Когда я приехал в Ленинград из Сибири, чтобы учиться в школе, мне было тогда одиннадцать лет и до того меня учил мой отец, я долго не мог привыкнуть к разнице во времени, отличавшемуся от нашего местного сибирского на целых шесть часов. Я был не в состоянии долго спать и просыпался каждую ночь часа в два-три. Ложился я рано.

В квартире моего дяди на улице Маяковского у меня была своя собственная комната. Чтобы скоротать время я читал книги, готовил домашнее задание, а в школу приходил на час раньше. Здание школы, построенное в сталинскую эпоху с гипсовыми лепками на фасаде, изображающими портреты писателей и сценки из пионерской жизни располагалось почти напротив дядиного дома.

В школу я всегда приходил первым – в семь часов утра, ученики и учителя появлялись, обычно, не раньше половины восьмого. Некоторые мои одноклассники специально вставали пораньше, чтобы успеть у меня списать. Мне это нравилось.

А еще мне нравилась тетя Глаша – наша школьная уборщица. Тете Глаше было лет около сорока, это была полная добрая женщина со светлыми волосами – всегда собранными на затылке в узел. Когда я приходил в школу рано утром, она уже находилась внутри и убирала, но входная дверь оставалась еще закрытой. Придя, я принимался громко стучать, и она мне открывала. В классах убирали дежурные. Поэтому тетя Глаша мыла лишь школьные коридоры, лестницы и места общего пользования.

Я любил наблюдать, как она мыла пол. Согнувшись, она энергично возила по полу шваброй, время от времени нагибаясь над стоящим неподалеку ведром с водой, чтобы ополоснуть и выкрутить тряпку. А я стоял позади в глубине коридора и наблюдал, как заманчиво движутся ее ягодицы и как из-под ее подоткнутого по бокам платья торчат толстые белые рейтузы с резинками для чулок. Она чем-то напоминала мне мою сибирскую олениху Маю, но при этом была еще более желанной. Каждое утро, перед тем, как выйти из дома, я клялся и божился себе, что сегодня я отважусь на решительный шаг. Однако я так на него и не решился.

Совокупляясь в сауне с Пией, я отдаю долг своей тяге к тете Глаше. Я снова переживаю свои полузабытые детские эмоции. Для меня это важно, мне кажется, что я наконец-то выполнил клятву, когда-то данную, что я пришел в одно прекрасное утро и, вместо того, чтобы наблюдать за уборкой, смело пристроился к тете Глаше и, что она меня при этом не оттолкнула.

Пия откладывает тряпку в сторону и упирается руками в пол, чтобы мне было удобней работать. Мы обливаемся обильным потом, сдерживая подступающие к горлу вопли. Никогда прежде я не ебался ни в сауне, ни в Финляндии. Это первый раз. Можно загадывать желание. Но желание у меня сейчас только одно и оно как раз находится в процессе осуществления. Что это? Счастье? Да, это – счастье!

– Я люблю тебя, Пия Линдгрен! Мне с тобой хорошо. О-о-о-о-о…

–

Когда я снова появляюсь на балконе, там уже сидит брат с Паулой. Он спрашивает меня по-английски о моих впечатлениях от сауны. Я говорю, что мне очень понравилось. Разговор затухает. Приходит завернутая в халат Пия и облокачивается на перила. Мне видно, как по ее толстой ляжке медленно сползает густая молочно-белая капля спермы.

Сколько же ее там внутри, что она вытекает? Пия замечает мой взгляд и спокойно вытирает ногу полой халата. Это – мамин халат. Завтра или послезавтра в нем будет ходить ее мама и она, может быть, тоже вытрет свою распаренную пизду этой же полой с моей спермой, к тому времени уже засохшей. Связь поколений, вольная или невольная, всегда будет присутствовать в мире.

Я ни о чем не заикаюсь. Я не знаю, что мне говорить. Пия тоже не поднимает вопрос о женитьбе, не выставляет его на открытое обсуждение. Да и о чем говорить? Что я такого мог бы сказать? Мог бы, наверное, сказать что-то типа – "Я сделал предложение вашей дочери и твоей сестре. Мы поженимся завтра".

Но я ведь никакого предложения не делал! На самом-то деле, это их дочь и сестра сделала мне предложение. Сам я даже не знаю, как мы будем жениться. Это она все должна будет организовать, как нужно. Моя же роль пассивна. Я приношу себя в жертву любви. Поэтому мне нечего и говорить. Она явно уже все им, что нужно, сказала сама. Пусть теперь говорит Будилов. Он пьян и многословен. Он – мой спикер.