Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

– Вот здесь находится балетная школа. Я занималась балетом, когда была маленькой. Хотела стать балериной, как Анна Павлова.

– Кто бы мог только подумать!

– Но я никогда не была худенькой. Ты же видел мои детские фотографии!

Одну из этих фотографий я хорошо знаю – она стоит у Пии в прихожей возле телефона в позолоченной рамочке. И точно такая же выставлена в серванте у мамы. На цветном снимке ребенок-Пия улыбается мягкой шаловливой улыбкой, от чего ямочка на ее подбородке проступает заметней обычного. Эта характерная улыбка знакома мне и обожаема мной, эту улыбку я люблю ловить своими губами и слизывать языком с круглого смеющегося лица. Я глотаю ее, и тогда мне внутри тоже становится весело и радостно.

– Владимир, посмотри на Будилова! Он, кажется, замерз. Боюсь, что нам надо уже возвращаться к маме. Мы заберем с собой Тимо и Паулу. Будем еще что-нибудь пить или кушать, а потом поедем смотреть землю, которую купил мой папа. Помнишь, я говорила тебе, что я хотела бы построить там дом.

На землю, купленную папой, нас везет брат. Он вызвался сам. Ему хочется поуправлять большим красивым автомобилем, одновременно предоставляя сестре возможность спокойно напиться.

Мы едем без детей. Тимо и Паула – впереди, а я с Пией и с Будиловым – сзади. Дорога ведет нас вдоль сменяющих друг друга бесконечных озер. Будилов пьет пиво, а мы с Пией – сидр. Сначала я пытаюсь отказаться, но Пия настаивает на том, чтобы я попробовал этот напиток. Оказывается вкусно. Мы отхлебываем с ней из одной бутылки, обмениваясь мелкими быстрыми поцелуями. Финский сидр гораздо лучше английского и французского, которые мне как-то не особенно импонируют, наверное, потому, что они из яблок, а финский из груш.

Едем мы долго – минут тридцать, пока не приезжаем на какое-то болото. Выходим. Тимо и Паула остаются в машине, а Пия ведет нас с Будиловым по топкой почве неизвестно куда. Под ногами переплетаются коренья кустов и чахлых гниловатых деревьев, нужно постоянно смотреть вниз, чтобы, споткнувшись, не упасть. Со всех сторон нас начинают покусывать злые болотные комары и мошки.

– Пия, а где же земля? Нам еще долго идти? – не выдерживаю я.

– Это она и есть. Кусок, который был лучше, папа успел продать до своей смерти. Это там – вверху, где стоит сейчас дом, который мы видели при въезде. Здесь нужно будет все корчевать, чтобы что-то строить и делать деревянные мостки к воде – там будет привязана лодка, и можно будет купаться летом.

– Но это же – гиблое место! Разве здесь можно жить и что-либо строить? Ты сошла с ума! Это потребует колоссальных затрат. Чтобы поставить здесь дом, придется не только корчевать деревья, но и подводить дорогу, а электричество, газ и прочие коммуникации? Это просто нереально! А весенние паводки, когда будет подниматься вода? Здесь слишком низко и топко для дома.

– А разве Санкт-Петербург не был построен на финских болотах? Мне здесь нравится. Это – моя земля! Мой брат отказывается от нее в мою пользу. Понимаешь, у меня есть кусок земли, который принадлежит мне!

– Но его лучше продать, если кто-то вообще захочет это купить.

– Ты не прав, – дипломатично вмешивается Будилов. – По-моему, это

– отличное место. Мне тут тоже нравится. Я мог бы здесь работать – корчевать пни. Следующим летом, например, вместо того, чтобы ехать в Норвегию.

– На обратном пути я хочу показать тебе место, где прошло мое детство. Это – лесной дурдом. Сейчас там живут другие люди, а больницу уже много лет назад перевели в город. Я не была там очень давно, с тех самых пор, как наша семья переехала в Лаппенранту, и мне хочется туда заехать и на все еще раз взглянуть. Вспомнить. Будет немножко грустно.

Лесной дурдом находился в живописном местечке среди песчаных бугров, поросших соснами и елями. Мы объезжаем его небольшую, ничем не огороженную территорию, и Пия показывает мне на один из деревянных домишек-бараков:

– Вот он – наш домик! Как нам было в нем хорошо!

Не останавливаясь, машина проезжает мимо. Пия берет мою ладонь в свои руки и пишет что-то на ней пальцем. Я не пойму – что, и знаком прошу написать еще раз. Она снова очень медленно и терпеливо рисует мне какие-то иероглифы. Что это? Крестик, нолик, а затем еще нечто непонятное, при этом она показывает на меня указательным пальцем. Я делаю непонимающий вид и подставляю ей ухо, но она лишь обиженно отворачивается в сторону. А, черт! Теперь до меня наконец-то доходит! Как же я сразу, дурак, не догадался! Это означает – "хочу тебя". Я разворачиваю ее к себе за плечи и, согласно кивая, в свою очередь тыкаю пальцем в нее. Она смеется. Машина тормозит перед живописным ресторанчиком с видом на воду. Мы выходим и располагаемся на деревянной террасе.