Ирина Муравьева: Сусанна и старцы

— Я его разыскала, отсюда уже. Звоню. Он говорит: «Консультация — это целое дело». Я говорю: «Мы заплатим! Мы с себя все снимем, до нитки!» — «Это, говорит, десятки тысяч». Я не поверила, опять позвонила, он мне то же самое: «Ничего, говорит, не могу». Меня всю аж перевернуло. Что ж ты за урод за такой! Твой же ребенок мучается! Ну, я решила: буду требовать, проходу ему не дам! А он сестре нажаловался, что я хулиганю по телефону, достаю его. Она ворвалась ко мне вечером. «Попробуй, — говорит, — только! Увидишь, что будет!» А ночью, сегодня, мне самой мать позвонила. Плохо, говорит.

Глаза ее широко раскрылись и, полные ужаса, остановились, словно ослепли.

— Мне уже ничего не нужно, только бы домой добраться! Пусть они деньгами своими сраными подавятся, я у них сейчас сама ни копейки не возьму! Мне домой нужно, и все! Лягу с ней рядом. А тут с билетами знаете что творится! Стала утром в агентство дозваниваться — от полутора, говорят, тысяч, если через две недели, а если срочно нужно, тогда три! Откуда ж у меня такие деньги? А ждать две недели? Кто знает, что с ней через две недели-то будет?

Невропатолог подумал, что по сравнению с тем горем, которое она переживает, и тем, которое ей, скорее всего, еще предстоит пережить, деньги на билет — это такая чепуха…

— Мы сейчас, — забормотал он, — я уверен… шесть семей… Если мы сложимся, я уверен…

— У меня одна тыща-то есть, — торопливо вскочила она, — вот, я покажу… — И полезла куда-то в сумку, в старенький, красный, из блестящего кожзаменителя кошелек.

— Да что вы, что вы! — Он замахал руками. — Я сейчас пойду, расскажу им все…

— Ну, все-то, может, не надо? — всхлипнув, спросила она и исподлобья посмотрела на него. — Скажут, что я ей нагадить хочу, нехорошо…

Старики уже отобедали и мирно допивали чай со сладкими ватрушками. На всех лицах было одинаковое сосредоточенное выражение, которое бывает у новорожденных, торопливо сосущих резиновую пустышку. Они даже не разговаривали между собой, чтобы не отвлекаться от того, в чем заключался сейчас весь смысл их ненавязчивой жизни, — от этих вот чудесно пропеченных, с коричневой корочкой ватрушек и нежно загустевшего вишневого варенья, которое они, наивно высунув языки, слизывали с пластмассовых тарелок.

— Я кое-что тут выяснил, — волнуясь и поэтому деревянно и неловко, начал невропатолог, — о Сусанночке… Большая беда…

И он так же деревянно и неловко рассказал, что у горничной больная дочка, ей стало хуже, и нужно срочно лететь в Киев, а отец девочки, живущий в Штатах, отказался в чем бы то ни было участвовать. По мере того как он говорил, лица у старух жадно и заинтересованно удлинялись, а их мужья, снова почувствовав себя мужчинами, ибо речь шла о любви и интимной близости, осуждающе закрутили головами, забормотав что-то вроде: «Ах ты, подлец, ах ты, сучара, попался бы ты мне под Сталинградом…»

Наконец невропатолог дошел до истории с билетом, и бормотание стихло. Старики опустили глаза, словно предоставляя женам высказать свое мнение, и нахмурились. Старухи переглянулись.

— Речь идет о небольшой сумме, — оробев, пробормотал невропатолог. — Мы с Анной Владимировной можем дать, я надеюсь, долларов пятьсот, да, Аннушка?

Он перевел было глаза на жену, но она отвернулась, а та часть лица и шеи, которые он увидел, ярко покраснели.

— Аня? — вопросительно повторил он.

— Да помолчи! — с досадой пробормотала жена и, не оборачиваясь, махнула рукой. — Вечно ты лезешь сам не знаешь во что!

— О-хо-хо-хо-хо! Если бы все, как вы говорите… — тяжело вздыхая, прохрипел один из стариков и с трудом приподнял над стулом огромное отечное туловище. — А тут… Сочинить, конечно, можно всяко… Не запретишь…

— Вот они какие хитрые, проститутки-то, — мстительно изрекла женщина с волосатым подбородком. — Вот на таких-то и попадаются! У них всегда то дети больные, то матери-инвалиды, то братья-калеки…

— Мастерицы, мастерицы! — с неожиданным английским акцентом подхватил Николас и визгливо засмеялся. — Вы, пожалуйста, нам предоставьте доказательства! А просто так довериться продажной женщине… — Он скорчил легкую гримаску отвращения. — Если женщина, так сказать, продает свою любовь за презренный металл…

— Подождите! — забормотал невропатолог, — никто не говорит о больших деньгах! Нас здесь шесть семей, значит, если каждая даст хотя бы по двести долларов…

— Да у меня отродясь больше двадцатки не было! — рассердилась похожая на Людмилу Гурченко и даже на пляже всегда накрашенная старуха, которая только что овдовела и теперь отдыхала в пансионате с глуховатым и безропотным бойфрендом. — Это, конечно, если кому дети помогают, тогда можно тыщами швыряться, а мой сын третий год без работы! Чулок себе купить не позволяю, все для него экономлю!