Ирина Муравьева: Сусанна и старцы

Хозяйка смерила Николаса русалочьим глазом и ответила по-русски медленным и сладким, как вишневое варенье, голосом:

— Пан Никовай, Сузя быва проститьютка у Киев. Она имеет детку, и детка больной. Больной детка, пан Никовай. Мы пвачем.

И смахнула слезы с ресниц.

— Вы слышали? — воскликнул Николас, обращаясь к столпившимся старикам. — У Сусанны больной ребенок, потому что — это ведь Киев, это же Чернобыль! Мне рассказывал друг, он был как раз в Киеве, его уже нет — Царствие Небесное! — он мне говорил, сколько уродов там нарождается!

— А вы слышали, что она проститутка? — перебила его одна из старух, низколобая, с заросшим волосинками мясистым подбородком. — Прос-ти-тут-ка!

— Lunch! Lunch! [7] Обед! Обед! (англ.) — весело провозгласила хозяйка и, взмахнув острым сверкнувшим ножом, наклонилась над пышным батоном хлеба своим пышным надушенным телом. — Пан Генрих! Where are the vegetables? [8] Где же овощи? (англ.)

Молчаливый, с опущенными глазами повар появился из кухни, на секунду приоткрыв дверь в ее облачное пространство, пересек пронизанную солнцем комнату и в самом центре стола поставил глубокое белое блюдо с вареными овощами.

Защебетав и заулыбавшись, радостные, как птицы, старики потянулись со своими тарелками, и густое дыхание разомлевшей моркови соединилось с их нетерпеливым, коротким дыханием. Один только бывший невропатолог, убедившись в том, что жена его занята разговором с соседкой, незаметно скользнул за дверь. На втором этаже дома были спальни.

Горничная ничком лежала на кровати и плакала. Вошедший увидел маленькую иконку, стоящую на тумбочке, надкусанную конфету и рядом с ней фотографию какого-то ребеночка с лысой головой.

Она почувствовала наконец постороннее присутствие и тут же вскочила. Лицо ее от долгого плача превратилось в бесформенный кусок чего-то темно-красного, словно бы мяса или арбуза.

— Ну, все будет хорошо, все пройдет, — переступая с ноги на ногу и морщась от жалости, сказал старик.

— Ох, нет! — Сусанна обдала его кипятком своих бирюзовых глаз и снова зажмурилась. — Ох, вы не знаете! У меня же доченька помирает!

Она попыталась произнести что-то еще, но вдруг, подавившись словами, заскулила, как скулят собаки — на одной тонкой, тоскливой, срывающейся ноте, словно кто-то проколол или прожег ей горло.

Невропатолог совсем потерялся: он хотел было налить воды, но никакого стакана поблизости не было, хотел погладить ее по голове, но она начала с силой раскачиваться из стороны в сторону, не обращая внимания на то, что рядом с ней находится чужой человек. Тогда он осторожно опустился на стул у кровати и стал ждать, пока она успокоится.

— Доченька, — выдохнула она наконец, захлебываясь слезами. — Четыре годика. Без мужа родила. У нас там, в Киеве, с работой очень плохо, а мне повезло: устроилась в гостиницу. Хорошую, одни иностранцы, меня по блату взяли. Английские курсы кончила. Ну, и он в этой гостинице стоял. Из Америки. Бизнесмен. У него по бизнесу дела там были. Сам поляк. — Сусанна прижала к груди мокрые от слез руки. — Я не за бабки! Я по любви! Сказал, не женат. И родных только сестра-близняшка, держит гостиницу, а вообще она ему партнерша по бизнесу. Я, конечно, залетела. Он говорит: «Рожай». Вот! — Она схватила фотографию с тумбочки и сунула ее к самому носу старика. — Опухоль нашли в голове. Начали химию. Волосики выпали все, видите?

Старик наконец разглядел, что на фотографии была девочка с лукавым личиком и продолговатыми глазами. Губы сжаты, как у матери.

— Она болеет, я разрываюсь. Из больницы на работу, с работы в больницу! А она у меня — не вру ни минуты! — таких не бывает! Капельницу ей ставят, так она медсестру подбадривает: «Тетя, ты не бойся, я тоже тебя не боюсь!»

Горничная опять затряслась.

— А что же… — пробормотал невропатолог, — отец-то что?

— Ничего! — вскрикнула она. — Пару раз позвонил, и все! Зимой новая опухоль, опять лечили. А весной мне мать говорит: «Езжай к нему. Проси, чтобы в ихней больнице посмотрели. Хоть консультацию, хоть что». А он ведь и не звонит! Я говорю: «Ну как? Стыдно!» Мать говорит: «Его же ребенок!» А я знала, что у сестры, у близняшки этой, гостиница здесь, он мне давно еще телефон дал, еще когда у нас все хорошо было. Я думаю, спрошу, нет ли работы на лето. И такую цену назвала, что курам на смех. Лишь бы позвали. Мне от моей доченьки оторваться было — знаете, как? Солнышка моя родненькая!

Невропатолог сглотнул образовавшийся в горле ком и ладонью, сухой и коричневый край которой свисал, как подкладка из рукава, дотронулся до краешка фотографии.