Макс Фрай - Русские инородные сказки 2

— Не иначе, третье транспортное, — подумала она, — Все строят, строят.

Дома она повесила ковер на батарею сушиться и легла спать, даже не поев, так обессилил ее долгий полет. Среди ночи она вдруг проснулась, как будто кто-то толкнул и глаза открылись сами собой. Дом спал, только где-то внизу в стенах гудели водопроводные трубы. Ольга Николаевна опустила ноги на пол и села на кровати, пытаясь вспомнить, что же ей снилось. Ее лоб горел, а губы пересохли, как при гриппе. Фарфоровый пушкин с полки задумчиво смотрел на календарь за 1992 год, висевший на стене. На календаре табун нарисованных коней несся по степи. Ольга Николаевна встала и подошла к коврику. Провела рукой по его шероховатой вытертой поверхности, и неожиданно решение пришло само собой. Она встала на табуретку и открыла балкон. Вынесла ковер. Села и скомандовала: вверх!

На пустом черном небе стояла полная луна. Они поднимались все выше и выше — мимо балкона и темных окон Зинаиды и Виталика, дальше, над крышей, над городом, над бескрайними заснеженными полями. Ольга Николаевна вспомнила, что последний раз поднималась так высоко, когда летала в сочинский санаторий в 78-ом. Ее белая ночная рубаха отвердела от мороза, а волосы покрылись ледяной коркой, но Ольга Николаевна больше не чувствовала холода. Ее уколола мысль о том, что надо было полить гераньки, да и сыну можно было позвонить, предупредить, но она тут же забыла об этом. Коврик стремительно набирал высоту, и она поняла, что улыбается. Километрах в трех от нее куда-то летел самолет. Ольга Николаевна помахала ему рукой, и самолет подмигнул ей сигнальными огнями в ответ.

Мы собрались в маленьком зале для дружеской беседы, но всё как-то не могли её начать. Звучали отдельные замечания, то кто-то попросит пепельницу, то кто-то закашляется, то вдруг тишина — все молчат. Принесли вино, я расплатился и, забирая сдачу, обронил случайно монетку в три-четыре пи (денежная единица, 1пи = 3,14). Покатившись, она блеснула и на миг ослепила господина библиотекаря, который как раз в это самое время тянулся за хлебом. Рука его дёрнулась к глазам, по пути задела подсвечник, а тот свалился на другую руку библиотекаря и разбил часы. Его ушибленная рука устремилась к груди, как бы в поисках защиты, и загребла тарелку соуса прямо на библиотекарские штаны. Пострадавшие ноги подпрыгнули, ударив столешницу снизу, да так, что всё смешалось в какой-то невразумительной последовательности. От смущения и досады господин библиотекарь сокрушённо ударил обеими кулаками по столу, в точности угодив по краям тарелок. Незамедлительно их содержимое покинуло свои формы, расположившись на лицах и костюмах соседей.

Мы схватили библиотекаря, чтобы он не натворил бед ещё больших, и уговорили забыть это происшествие как можно скорее. Позвали слуг и те быстренько привели всё в порядок.

Успокоившись, библиотекарь разыскал на столе монетку, долго разглядывал выбитый на ней императорский профиль и наконец спросил: "А кто это, господа?"

Библиотекарь приехал к нам издалека и мы, дабы развеять его неведение, стали наперебой рассказывать чужестранцу о нашем короле, императоре.

Весь вечер мы говорили только о нём и пили за упокой его души. После мы вышли обнявшись и отправились к Большой Королевской Могиле, где от души повеселились вместе с солдатами Почётного Караула, чья служба как раз в том и состоит, чтобы вызывать у посетителей хохот или хотя бы лёгкое помешательство (таково было последнее императорское повеление).

Я вернулся домой и решил освежить на бумаге впечатления прошедшего вечера, но память, как всегда, удержала лишь малую часть, а бумага не смогла передать всю прелесть устных рассказов.

Мои записки можно сравнить с изразцами голландской печки, возле которой мы частенько грелись с королём после прогулок. Мы рассматривали изображённые на них сценки, попивая чай со спиртом и заедая конфетами.

Весьма неосмотрительно было отправлять императора выносить мусорное ведро, и конечно он куда-то запропастился. Вероятно, его окружили подданные, чтобы расспросить о положении дел в стране.

Когда он поставил ведро в сторону, освобождая руку для приветственных жестов, оно тут же было утащено одним из собирателей реликвий. Обнаружив отсутствие ведра, император утратил представление о цели своего выхода и немного растерялся, так как приветствия и речи не были подготовлены. Впрочем, дар импровизации и в этот раз не оставил его; в народ летели брызги императорской мысли, а также мелкие предметы и деньги. Нам пришлось выйти на улицу и, протиснувшись сквозь ликующую толпу, увести нашего повелителя. Мы уходили, бросая укоризненные взгляды под ноги: уж больно крупные купюры были в тот день в королевских карманах.