Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча

Невскому с камер-юнкером или хотя бы с кадетом пажеского корпуса.

Даже фамилии их навсегда запечатлелись в моей памяти. Наверное, оттого, что я им так завидовал. Вот и сейчас, сами собой, без всяких усилий, всплыли имена: Алик Падерин, Макс Гаврилов, Натан

Печатников, и совсем уж недоступные Гарик и Лорик.

Сколько же нас всех прошло по Невскому и исчезло бесследно! Даже не верится, что когда-то Проспект принадлежал мне. Достаточно было выйти на него в любое время дня, и кругом мелькали сплошь знакомые лица. Я шел, на каждом шагу здоровался, каждую минуту меня кто-то окликал. У любой витрины я мог остановиться, и ко мне сразу бы подошло несколько человек. Все мы друг друга прекрасно знали, а посему доставали маленькие желтые рублевые бумажки, трясли карманы и считали мелочь. Затем покупали бутыли толстого темного стекла с тремя цифрами "семь". Заходили в подъезды, проникали на задние дворы или черные лестницы, а там по очереди принимали позу горниста.

Теплая радость бытия разливалась и заполняла сердца. Дымились дешевые сигареты "Аврора", грязные пятна облезшей краски на облупленной штукатурке лестничных стен складывались в причудливые таинственные узоры, и мы говорили, говорили… Это был наш мир, мы были в нем свои среди своих, словно матросы одного корабля с одинаковой надписью на бескозырках.

А сейчас я найду столько же знакомых лиц на Невском, как и в

Пекине, на площади Таньяньмынь. Лучше всего сказал об этом Василий

Аксенов: "Мы прошагали по Невскому и навсегда растворились в листве

Александровского сада". Впрочем, может, он и не совсем так сказал.

По памяти, ведь, цитирую, а память моя весьма утомлена алкоголем. И, вот, сорок лет спустя, сижу я, утомленный, у себя дома на столь далекой от Невского улице имени адвоката и экономиста Эдуарда

Монтпети, жившего в городе Монреале с 1881 по 1954 годы. Во всяком случае, так написано на его памятнике, возле которого на уютном камешке я уже как-то умудрился выжрать целую бутыль местных трех семерок, под названием Porto Canadien 74.

Передо мной – экран монитора, а под ним – часики. Простенькие такие, в однодолларовом магазине купленные, там, где все товары – за один доллар. И будильничек этот показывает 16 часов, сиречь – мой личный час волка. Прочитал я как-то в Огоньке, что часом волка называется тот роковой миг, когда человек подводит итог всей своей жизни. Пусть будет так, я тоже готов. Вот только для начала хотел бы дать небольшую историческую справку.

С достопамятных шестидесятых годов нашего славного и только что прошедшего столетия существует в Москве очень известное обывателям и их чадам здание Театра кукол Образцова, на чьем фасаде находятся огромные часы, где каждой цифре соответствует своя коробочка, из которой ежечасно выскакивает определенный зверь. Не знаю, как ныне, а в моё время в одиннадцать часов выскакивал из соответствующей коробочки волк. И именно с одиннадцати во всей Москве, как и по всей

России, большевики начинали продавать народу водку. Оттого 11 утра звались в Москве часом волка. Как сейчас помню синюшных, трясущихся мужиков, орущих Зинке через весь магазин: Зинк, давай, открывай, торгуй! Волк выскочил!

Но я всё же – не синяк, пить начинаю не раньше четырёх, так что час волка для меня только что наступил. А посему, чтобы лучше вспоминалось, беру русский граненый стакан, наливаю в него

"наркомовские" сто грамм Абсолюта, да опрокидываю в себя одним махом. Пора, волк выскочил. Сделав же глоток, чувствую, как весь день отупляющее мозг похмелье мягчает и плавно переходит в другое состояние, которое профессиональные алкоголики называют точным и емким словом "шустряк".

Шустряк, наоборот, способствует необычайно не только умственной деятельности любого рода, но так же и копанию в прошедших годах, что по научному называется ретроспективой. Вот только, когда бухаю, то у меня научные термины в голове путаются, буквы в словах сдвигаются, и я часто называю её ретроскопией. Впрочем, может, это мое подсознание их специально путает, понеже человек я русский. А такой как уползет после граненого стакана водки в собственное прошлое, то любая ретроспектива у него обязательно кончится ретроскопией.

Да и куда от нее денешься, когда подумаешь, что на прошлой неделе я, вот так запросто, как нехитрую естественную нужду, справил свое собственное шестидесятилетие. Пугающая цифра. Помнится, два года назад друг мой, известный петербургский литератор Юрий Данилович