Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

– Алло, я слушаю…

– Андрей?

– Нет, Андрей был сегодня убит у себя на квартире при помощи стрелы, отравленной ядом кураре. Вы разговариваете с Эркюлем Пуаро – меня вызвали из Брюсселя расследовать это убийство.

В трубке повисает гробовая тишина. Слышно только дыхание.

– Алло, Батькович!

– Да, я слушаю!

– Ну, чего звонишь? По записи ещё не всё известно, я тебе сам позвоню, когда всё буду знать точно.

– Я не по поводу записи звоню…

– ???

– Может придёшь завтра на репетицию?

Я превращаюсь в соляной столб. Может я ослышался?

– Чего, чего? На репетицию? А чего это вы, вдруг?

Батькович помолчал, и выдал:

– Ну мы же договорились, что может быть ещё соберёмся.

– Мгм! Да я не против. Когда?

– Завтра, в шесть.

– Хорошо я буду.

Трубка ещё некоторое время молчит, потом голосом Батьковича взывает:

– Андрей!

– Чего?

– Так тебя не убили? – это у него юмор такой.

– Убили, убили. Это мой фантом!

Я положил трубку и обалдело уставился на телефон. Чего это они? С какой стати?

Целый вечер я ломал голову,спрашивая себя, зачем мои бывшие коллеги решили вызвонить меня. Ничего умного в голову не приходило.

По идее, у них сейчас есть два проекта, которые нужно тянуть в полный рост. Распыляться на остальное просто нет смысла. Тогда зачем? Ничего не понимаю. Ладно, завтра всё выяснится.

На следующий день в назначенное время я бодро ковырялся ключом в знакомой наизусть замочной скважине. Дверь отворилась, и я вошёл туда, где до недавних пор я реализовывал свою "мечту всей жизни".

Н-да! Ничего не изменилось. Вот матрац на двери, вот Галкины рисунки на стенах, вот Палычевы лозунги-подъёбочки. А если заглянуть вот в этот шкафчик, то можно увидеть всё ту же "коллецию юного извращенца", состоящую из таких экспонатов, как обёртки от презервативов, использованных здесь на точке, книжки с непристойными рисунками Палычевого исполнения, бутылочка с запахами и тому подобное. А вот и "братья по оружию" ухмыляются и вовсю демонстрируют радость по поводу встречи.

– Чем обязан? – поинтересовался я после взаимных приветствий.

– Как это чем? – Паша изображает благородное негодование, – Поди, не чужие! Вот, решили, что хватит дурака валять, решили опять рыпнуть!

– Ну-ну! – я пытаюсь скрыть сарказм. – И что мы будем рыпать?

– Повторим старое, а если у тебя чего-нибудь есть – помусолим.

– У меня чего-нибудь есть, только опять скулить будете "Неформат!"

– Посмотрим, – они на удивление оптимистичны.

Начинаем рыпать. "Скляні вірші", "Це – мені", "Танці сліпого" – знакомые призраки начинают ломиться в меня. Просыпается былой кач. Я вполную выкладываюсь перед микрофоном. Конечно, недели "буха" и

"торча" дают себя знать – не всегда хватает дыхалки, не совсем уверенно держу верх. Но это мелочи. Мне в кайф, да и остальным, похоже, аналогично. Паша трясёт хаером, вылабывая соляки, Палыч чуть ли не пешком бегает по тарабанам. Батькович, как всегда, серьёзен и деловит.

Доигрываем программу и делаем перерыв. Я снимаю абсолютно мокрую майку и откидываюсь на спинку стула. Палыч заваривает чай, Паша достаёт какие-то сладкие коржики, испечённые матерью. Мы всё это поглощаем под аккомпанемент пьяной ругани, доносящейся из коридора – у студентов сессия. Я допиваю свой чай:

– Ну, что поделываете братцы-кролики?

"Братцы-кролики", не торопясь, рассказывают, что пишут Владиковы вещи и параллельно делают с ним программу. Говорят, что способный парень, но работать с ним трудно – приходится объяснять элементарные вещи. Говорят, что интересно работать с коммерческим материалом – непривычно и здорово! Говорят, что будут играть зарубежные хиты и его вещи в одной из пиццерий. Говорят, что есть планы, о которых рано говорить. Интересуются, что у меня. Я рассказываю им идею сольника. Больше мне похвалиться нечем.

– Ну что? – Паша берёт гитару, – показывай новьё.

И тут, поддавшись секундному порыву, я решаю показать то, что выплеснулось пару дней назад из моего обкуренного сознания. Ведь это предназначалось им! Пусть слушают! Может быть, тогда они поймут, в чём заковыка! И я беру первый аккорд:

Брате мій,

Хочу розповісти тобі про себе.

Уяви на мить, що ти – це я…

Они слушали очень внимательно. Вникали, переваривали. Но когда я доиграл, я посмотрел в их глаза, и понял, что докричаться до них мне не удалось. Они восприняли это как очередной сюрреалистический мазок, а не как кровь мою, которую я перед ними выпустил из вен, чтобы показать, чем дышу. Это меня сломало вмомент.