Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Шведы вот отсиделись и молодцы. Это нашей России, как и моей теще, обязательно во все надо влезть! Опять же: вот в четырнадцатом году – убили какого-то там эрц-герцога в Сараево? Да и хер с ним!..

Павел, между тем, внимательно слушал разговор стариков.

– Мне всегда интересно было узнать, был ли на той большой войне такой же бардак, как и на нынешних, или все-таки было по-другому? – объяснил он Хомякову свой интерес.

– Я думаю – куда как хуже, – сказал Хомяков. Они оба замолчали и стали слушать.

В основном говорил один, самый старый. Более молодой собеседник его в основном молчал, только кивал постоянно, пихая в рот кусочки соленого огурца.

Некоторое время деды вспоминали про какого-то известного им Саню

Макарова, который пришел с войны без ног и умер в пятьдесят пятом, и припомнили место, где он всегда сидел и умер, – на паперти

Успенского собора:

– Парадокс жизни: говорят, в тридцатые годы он сам громил монастырь, лично рубил иконы, а потом умер прямо там, на паперти, с тяжелого перепоя.

Тут вступил другой старший собеседник, уже не вполне трезвый:

– Да, пьянка она вещь такая. Валя Семенов, помнишь, как страшно пил и на этом деле сгорел дотла, а ведь золотой был человек. И руки у него были золотые. И молодой еще был. Однажды жена решила его заговорить от пьянства, повезла в Н. к специалисту, и как-то его там закодировали, что он действительно пить перестал. Причем, совершенно. Даже пиво не пил! Сказали, нельзя, значит нельзя. И как человек тут же изменился! Стал что-то изобретать, заниматься, ходить в клуб. И, знаешь, этой старой грымзе, его жене, вдруг это очень не понравилось. Вот и пойми ее! Все она раньше его проклинала, какой он есть сволочь и пьянь. А тут человек стал трезвый, самостоятельный – уже не подкаблучник. И ей почему-то это не понравилось. Я так думаю, что еще немного, и он бы мог ее бросить. Она, видно, это почувствовала, и тогда сама стала подначивать его выпивать по праздникам. Он говорит: "Я же вообще не пью, мне врач запретил". -

"Нет, сто грамм выпей, как все! Выпей! Выпей!" А ему только начать и все – и он смертельно запил! А эта снова гугнить: "А мой-то, вот сволочь, пьянь поганая!" – и нет человека. Осталась только могилка.

Впрочем, ухоженная – я сам видел. А вообще-то я думаю, что она его отравила. Он бы точно ушел от нее. Поэтому она и убила его, а представлено было так, как будто он отравился фальшивой водкой.

И действительно, получилось так, что жена Вали Семенова, которая была вроде как примерная правоверная христианка, – то есть посещала храм, причащалась, соблюдала посты, – вдруг взяла да и отравила мужа, который хотел от нее уйти. Внешне это действительно выглядело как отравление левой водкой. "Меня отравила жена!" – прохрипел Валя перед самой смертью, уже ослепнув. Впрочем, окружающие приписали это одурманенному сознанию. Никто из услышавших не принял эти слова умирающего всерьез, однако, одна медсестра, не удержавшись, кому-то все-таки сболтнула, и по городу прошел слушок. Похоронила жена Валю по всем правилам и за могилкой ухаживала, как полагается. Опять же регулярно ходила в церковь, заказывала молитвы за упокой души раба

Божия Валентина. Батюшке на исповеди о своем грехе не сказала, но закричала дурным голосом, когда захотела приложиться к вновь обретенным мощам отца Михаила, и больше к ним уже близко не подходила, держалась в отдалении. Котел для нее в аду был уже готов.

Она это поняла еще во время паломничества в Печоры. В знаменитых святых пещерах кто-то будто шепнул ей в ухо: "А сунь-ка руку в дыру!" (Это туда, где гробы стоят.) Она с ужасом спрятала ладонь за спину и, громко крича: "Нет, нет!!!", – выскочила на свет, рванула кофту на груди. На миг ей показалось: падает колокольня.

Старший между тем продолжал рассказывать:

– Знаешь, многие привычки остались именно с тех пор. Помню, как-то взяли на работу одного пенсионера, он сидел за своим столом и все время оглядывался. Я поначалу думал, что это он оглядывается: или чтобы никто не подкрался или это такая нервная болезнь? А все оказалось проще: он когда-то был военным летчиком-истребителем, а там нужно было постоянно оглядываться, и эта привычка осталась у него на всю жизнь. А я, например, с войны не люблю оттепель.

Оттепель на войне – это была просто погибель. Валенки разбухнут – уже не убережешься, даже и если сапоги – тоже вдрызг! До костей пробирало, ноги вынешь – ступня белая, морщинистая – как у утопленника, того и гляди – расползаться начнет, как мокрая булка.