Владимир Митрофанов - Зачистка территории

Александру Михайловичу по праву долгосрочной аренды. Пчелы опыляли большой уже старый яблоневый сад, который Мамаев тоже собирался вырубить, площадку под ним выровнять и построить на этом месте теннисные корты.

Как уже упоминалось, знакомый чиновник из администрации наотрез отказался обсуждать этот вопрос с ветераном: "Сам иди к нему. Если договоритесь – тут же все и оформлю. А идти говорить со стариком – уж уволь!" – "Я тебя действительно уволю!" – уходя, пообещал в сердцах ему, рассерженный Мамаев, которого такая ситуация уже начала раздражать. Он поехал с ребятами на пасеку. Дед ковырялся там с ульями. Мамаев демонстративно закурил, бросил на сухую траву непотушенную спичку, начал разговор.

– Давай, старик, договоримся – я тебе покупаю участок в любом другом месте, или даю деньгами. Говори, сколько ты хочешь. Хватит до конца жизни. Внуку хорошую машину купишь! Говорят, он ездит на каком-то ржавом ведре!

Александр Михайлович прошамкал:

– Я вам ничего продавать не буду, итак уже все вокруг скупили…

Мамаев, бледный от ярости, выпучив на Александра Михайловича глаза, заорал:

– Слушай, старик, ты знаешь, что я могу тебя тут же грохнуть и закопать! Это раньше ты был кем-то – а сейчас ты – никто! Но ты сам скоро сдохнешь! И эту землю я себе заберу, а ульи твои – лично сожгу вместе с твоими погаными пчелами. И внука твоего прибью! – Потом обратился он уже к стоящим за ним парням:

– Эти ветераны хреновы просто реально всех уже задолбали! Небось, по тылам замполитом шастал! Скоро помирать, а все за жизнь хватаются, нормальным людям жить не дают,

Александр Михайлович ничего не отвечал, а только смотрел Мамаеву прямо в глаза.

– Чего лупишься, дед! Лучше иди на хер отсюда со своими ульями! – проскрежетал Мамаев.

"По юности поймать бы этого борова со всей его ватагой!" – вдруг подумал Александр Михайлович. В этом тоже было что-то жалкое, старческое, брюзжащее, что он так ненавидел в других стариках. Что ж, он и был старик. Можно было, конечно, позвонить кое-кому – наверняка нашлась бы ниточка и в теперешнюю Контору; вспомнил, что у давнего приятеля сын работал в управлении как раз в Н. Хотя и не факт, что помогут. Он подумал еще, что наверняка будут жалеть: вот-де старика обидели, он и занудел, и кого-то придется отрывать от дела. А скорее всего, просто ничего делать не будут. А что тут реально можно сделать? Любое отделение милиции полно полоумных старух, которым кажется, что соседи пытаются уморить их смертоносными лучами или отравить. Обычно профессионалы все такие жалобы воспринимают с досадой. Да и времена изменились, кому ты нужен со своими бывшими заслугами? Наверняка отмахнутся, как от надоедливой мухи. Так и представил Александр Михайлович, как молодой генерал стоит и говорит кому-то по телефону: "Отец сказал, что звонил его старый друг дядя Саша Шахов, что-то там жаловался, кто-то его будто бы обижает – вообще старик выжил из ума. Даже не знаю, что и делать! И отказать, вроде, как неудобно…"

– Ну, и что ты на меня смотришь, дед! – крикнул опять Мамаев в раздражении, и отвернулся. Он сам не знал, что делать в этой ситуации, и это ему очень не нравилось. Чуть позже в машине водитель его, Валера, обычно всегда молчавший, вдруг сказал:

– Вы бы с этим дедом поаккуратней, шеф! Батя мой говорил… – хотел он еще что-то добавить, но этим вдруг снова привел Мамаева в бурную ярость.

– Что-о-о?! – прервал он водителя. – Что ты тут вякаешь? Тебя спрашивали? Ты подумал, интересует ли твое мнение вообще кого-нибудь? Все, быстро остановил машину, встал и вышел. Чтобы я тебя больше не видел! Ты уволен!

Парень вжал голову в плечи, но сделал, что велел Мамаев. И, как показали будущие события, вовсе об этом не пожалел.

У Александра Михайловича после этого разговора долго тряслись руки: "Вот они, враги! Повезло ребятам, что не дожили до такого позора, не видят этого! За что воевали?" Расстроенный, он вернулся домой. В прихожей у него стоял большой зеркальный шкаф и всегда, уходя и приходя домой, он видел себя в зеркало в полный рост.

Александр Михайлович на этот раз долго и пристально смотрел на себя в зеркало. Потом взял стремянку, полез на печку. Колени не гнулись.

Ужасное было чувство – неподчинение когда-то гибкого, послушного тела. Забрался, отодвинул кирпич и достал большую жестяную коробку из-под печенья. Спустившись, открыл ее. Там находились предметы, казалось бы, совершенно несовместимые: две боевые пружины от пистолетов, три старинные австрийские золотые монеты номиналом в десять дукатов каждая, немецкий орден "Железный крест с дубовыми листьями", наша "Красная звезда" с отколотой на одном лучике эмалью и бордовое удостоверение с уже блеклой выдавленной звездочкой, буквами НКО под ней и надписью еще ниже: "Главное управление контрразведки СМЕРШ".