Валерий Осинский: Ужиный угол

На своей «Ниве» директор отвез Кузнецовых к месту: километров двадцать по асфальту, а затем десяток по грунтовке мимо деревни с продмагом. «Места тихие, – ни без иронии рассказывал в машине. – Клуб заколочен. Пьяных мало – мужики на заработках. Кто подпарывал ножом, остепенился». Отвез, чтобы быстрее уладить дело! «Сам отставник, знаю! Трудно нашему брату!»

Осмотрели хозяйство. Дом был крепкий. Восемнадцать венцов. Бревна сруба не потеряли сочный древесный цвет. Может, кое-где руку приложить. В горнице половица скрипнет, в смежной комнате дверные петли тихонько пожалуются. Пилот запоминал все: ласку закатного солнца на правой щеке, если спиной к воротам, и пять ступенек крыльца; прелый запах брошенного жилья в сенях, и пристук ставни, сорвавшейся с крючка; счет шагов к кладовке, и – к теплой уборной рядом с пустыми клетями; бугорки воздуха под старыми обоями, «внутренней шкурой на избе»…

– Кота б сюда! – Наталья брезгливо осмотрела мышиный бисер вдоль стен и мумии насекомых на подоконнике.

От прежней жизни на стене остался плакат. Грубая красавица протягивала Белинского, Панферова и еще стопку каких-то книг, забытому на подоконнике томику Набокова. Писатель умно улыбался с обложки, и не брал.

Кузнецов ощупал чугунную печь с нерусским, округлым боком и литой монограммой «Ян Круль», и мягко прихлопнул по шершавому боку «Яны», как он уже мысленно нарек ее. Уголки его губ дрогнули от удовлетворения.

Еще только ступив на заросший лопухами двор, он почувствовал знакомое с детства ощущение дома. Бывает, и стены радуются гостю и люди приветливые. А хочется вон: здесь добрый товарищ, но не друг. Это пристанище, но не твой дом.

Наташа отмалчивалась. Раньше ей казалось, она не любит его. Первый раз вышла замуж за студента. Кузнецова и Наташу познакомили друзья. «Ты бросишь его в его степи! Испортишь себе и ему настроение!» – говорила мать. «Ему в отпуске надо жениться! – смеялась дочь. – А мне двадцать пять! – и – У офицеров льготы!» Позже писала матери: «От его шинели пахнет морозом! Как мило!» Когда его вызвали в академию, сказала: «Кузя, а квартира? Мы с Дынькой не сможем в коммуналке!» Но без Кузнецова затосковала и приехала с сыном через неделю.

«У нас транспортная авиация. Это не опасно, – объяснял Кузнецов о войне, и видел – жена не верит! – Там платят…» И она смирилась.

В госпитале пошутил: «Не увижу тебя старушкой! – и добавил. – Езжай ка, Нат, отсюда! Кормилец кончился!» Жена уткнулась в ладони и заныла, как ноют дети, боясь, что за слезы им влетит. Прошептала: «Кузя, я забыла сумку! А там пирожки от мамы! Прости меня, Кузя» Она просила прощения за их жизнь, разбросанную по пустякам.

Дома, ночами по дыханию Кузнецов слышал, жена не спит. Тогда и сделал свой последний вираж. Сказал: «Останемся в городе – пропадем!» Она подумала: «Ты туалет сам не найдешь!» А вслух устало: «Как хочешь!»

Кузнецовы не спеша, переходили среди вольной травы от мастерской к сараю, от сарая к скрипучему вороту колодца с ржавой цепью и мятым ведром. Денис, их мальчик лет двенадцати, то и дело выбегал вперед, словно козленок на воле: потрогать ржавый серп на гвозде, или удивиться бурой подкове на двери амбара. Он покосился на гостя: отец неуклюже боком протискивался в распахнутые настежь ворота. Наталья, досадуя, ушла к машине. «Зря ты это затеял, пилот!» – подумал директор.

– За лесом озеро, – подытожил он. – Если б дорогу сюда, золотое место. Охота, рыбалка. От дачников отбою б не было. А так, конечно, места диковатые. На любителя. Но лучше вам не найти! – «За эти деньги!» – добавил мысленно. И про себя решил: «Сами разберутся!»

Поначалу местные потешались. Рассказывали так. Слепой у порога долго, как волк, нюхает ветер. Потом пойдет, расставив руки вниз и в стороны, и растопырив пальцы, будто шарит, на что бы сесть. Шаги считает. Крадется к сараю на полусогнутых, боком, будто, фехтует обеими руками. Мимо! Сарай сзади. Он опять нюхает. Крадется назад. Мимо! Кликнет бабу или пацана. Идет на голос, и все сначала. «Упрямый!» – говорили одни. «Дурит!» – другие.

Кузнецов вставал до света, копал, приколачивал, стругал, переходил от одного к другому охотно и неторопливо, переделывал, не особо веря щадящему одобрению родных, пока не появлялось ощущение сделанного на совесть. Бесполезный городу, он знал, здесь все зависело от него. Пространство для него окрасилось в зеленый цвет.

Первые недели после работы Кузнецов с сыном обошел окрестности. Запоминал звериные тропы, вслушивался, где лес расступится, и гулкое эхо растворится над поляной, либо напротив, ударится о кромку леса и покатиться под пушистыми сводами. По запаху, как зверь, угадывал ельники, грибные места на сухих возвышенностях, по прикосновению солнечных лучей – с какой стороны дом. Шел осторожно, примериваясь к изгибам тропы. Карабкался по склонам оврагов напрямик через высокий, с человеческий рост папоротник, шестым чувством улавливая обратную дорогу. Если цеплялся за корень, торчавший из земли, натыкался на ветку, предупредительно выставленную вековым чудом, то долго ощупывал и отаптывал место. Надеялся, в следующий раз лес не подшутит над ним, допустит к своим заповедным тайнам. Ведь, человек в незнакомом месте идет наугад, ориентируясь по мху, солнцу, ручьям, сбегающимся к речушкам. В лесу люди равны. Выберется тот, кто поймет лес, услышит его подсказки.