Афонсо Шмидт - Тайны Сан-Пауло

Сойдя с грузовика, Марио вошел в бар, битком набитый посетителями, которые слушали репортаж по радио со стадиона «Пакаембу». Счет был 1: 0 в пользу хозяев поля. Диктор захлебывался:

– Минготе отбивает Пиндуке. Марекко бьет угловой. Кашаса ударяет по мячу, тот взлетает и падает у ног Футрика… который…

Рев возбужденной толпы на время заглушает голос диктора. Но вот он перекрывает вопли болельщиков и тянет до бесконечности:

– Г-о-о-о-о-о-о-о~о~о-л!

Судья дает свисток. Стадион превращается в базар: все кричат одновременно. Среди всеобщего шума явственно слышится наконец голос радиокомментатора:

– Зрители врываются на поле! Где судья? Судья сбежал! Держи вора!

Так обстояло дело не только на стадионе «Пакаембу».

Беспорядки охватили всю Бразилию. Там, где оказывалось два болельщика, сильный хватал за горло слабого. И здесь, в баре, слушатели разделились на две неистово кричащие группы.

Марио, далекий от всего происходящего, проталкиваясь сквозь толпу обезумевших болельщиков, добрался до стойки и попросил порцию мороженого.

Буфетчик, решивший, что это неуместная шутка, окинул Марио убийственным взглядом и стал соображать, стоит ли запустить бутылку, которая была у него в руке, в голову этого посетителя.

– Вам какого мороженого, приятель?

– Смородинного.

После такого ответа буфетчик понял, что перед ним сумасшедший, только этим и можно было объяснить его равнодушие к игре. К тому же, будь этот посетитель болельщиком команды-победительницы, против которой держал пари буфетчик, он никогда не заказал бы такой дешевый сорт мороженого. После столь глубокомысленного вывода, буфетчик попытался изобразить улыбку и принялся обслуживать посетителя.

Нисии нравилось смородинное мороженое, и не потому, что оно вкуснее, – она любила розовый цвет. Этот скромный подарок, который Марио преподносил ей, возвращаясь после работы домой, вошел в обычай еще с добрых старых времен. Пробираясь по узкой, поросшей травой уличке, обходя лужи, которые остались после прошедшего накануне дождя, Марио нес мороженое, держа его кончиками пальцев, как нежное воспоминание, как любимый цветок. Оно начало таять и испачкало ему руки. Наступил вечер, радиоприемники выкрикивали проклятия по адресу того самого «заслуженного» судьи, который не засчитал гол.

Марио шел и шел по улицам, на которых было светло, несмотря на отсутствие освещения. Наконец он остановился перед домом № 107. Отсюда начинался четвертый проезд, прежде замощенный цементом, теперь же изрытый ямами, которые живописно тянулись одна за другой. Впереди над дверью дома тускло мерцала двадцатипятисвечовая лампочка, при свете которой ничего нельзя было разобрать. Марио показалось, что он на выставке современной живописи.

Маленькие, позеленевшие от плесени домишки, зияющие оконными проемами и рамами без стекол, являли собой удручающее зрелище.

Марио подошел к четвертой лачуге справа, служившей пристанищем для него и Нисии. Она казалась мрачнее и заброшеннее других. На пороге, у двери, он нашел кастрюльку, дотронулся до нее тыльной стороной руки – кастрюлька была еще теплой. Почему же Нисия не внесла ее в комнату? Нет сомнения, соседский мальчик принес обед, постучал и, когда никто не ответил, поставил кастрюльку и ушел. К тому же ему не давали на чай…

Марио положил мороженое рядом с кастрюлей и стал искать ключ. «Нисия что-то долго гуляет», – подумал он.

Клейкими от мороженого пальцами Марио долго шарил в карманах пиджака и брюк, пока нашел ключ. Тогда он распахнул широкую створку двери, и перед ним предстала душная, темная комната. Где же Нисия? Он раскрыл настежь окно, зажег лампу, подвешенную на проволоке над столом, и мутный свет, проникнув через запыленное стекло, заполнил почти пустую каморку с голыми стенами. Всю обстановку ее составлял неуклюжий стол и три плетеных стула. Марио вернулся к двери, взял вафельный стаканчик с мороженым, уже превратившимся в розовую жижицу, и стал искать блюдце. На клетчатой скатерти стояла ваза для цветов из толстого стекла и две кофейных чашки. «Уж не заходил ли сюда Бимбо прощаться?…»

Все еще находясь в состоянии меланхолического созерцания, Марио машинально взглянул на лежавший под пустой алюминиевой сахарницей листок. Он был исписан каракулями, выведенными тем толстым карандашом, которым Нисия обычно подрисовывала брови и родимое пятнышко около рта, придававшее особую прелесть ее улыбке. Дрожащими руками Марио взял листок и начал читать.