Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка

Кристиан пересекает мягкий зеленый ковер. Выходя на середину арены. Обтянутый розовым атласом гроб под склоненными ветками папоротника. Красные огоньки по бокам постамента. Гарриет, в серебряном поясе с пряжкой, глубоко ушедшей в пухлый живот. То поворачивается к подругам, то снова тыкает пальцем в Герберта. И наконец обращается к Кристиану. К мягкосердому, желающему только добра Кристиану.

— Эй вы, какого черта у вас здесь творится. Кто это. Где мой Герби. Что вы с ним сделали.

— Прошу прощения, мадам.

— Вы из него плейбоя сделали. Вот на кого он похож.

— Мадам, разве что-нибудь не так.

— Не так, он еще спрашивает, что не так. Превратили старика черт знает во что. Размалевали, будто шлюху какую. Он должен выглядеть мертвым. Мертвым и старым, каким он и был.

— Мадам, мы подготовили его к погребению по классу люкс.

— Люкс. Какой еще люкс. По-вашему, сделать из него жирного клоуна. Это люкс. А по-моему, преступление.

— Прошу вас, мадам. Пожалуйста. Не так громко. У нас здесь есть и другие скорбящие.

— У них есть другие скорбящие. Может, по-вашему у меня есть другой Герби.

— Пожалуйста, присядьте, мадам.

— Сидеть. Когда у меня истерика от того, что я вижу. Я еще сидеть должна. Это вы у меня все сядете. Когда я собственного мужа узнать не могу. Вхожу, а тут какой-то чужой мужчина. Он еще просит меня сидеть.

— Очень хорошо, мадам, если вам так угодно, вы, разумеется, можете стоять.

— Соня, ты видела Герби, когда он умер. Видела, на что он был похож. Иди, посмотри, на что он похож теперь. Посмотри на это. Я вам вот что скажу, мистер.

— Мистер Кристиан.

— Он еще шуточки отпускает. Плевать мне, христианин вы или кто.

— Я отнюдь не шучу, мадам, просто меня так зовут.

— Так вам и надо. Ничего, погодите, после того, как с вами разделается мой адвокат, вас будут звать банкротом.

— Мадам, прошу вас. Наверняка что-то еще можно сделать.

— Интересно, что вы собираетесь делать. Ну, расскажите мне. Вытянуть из лица то, что вы в него накачали. Придать ему вид старика после того, как вы превратили его в мальчишку. Марджи, иди ты тоже посмотри.

— Пожалуйста, мадам. Я вас умоляю.

— Он меня умоляет. Это все, что вы мне можете предложить. Мольбы. Я не желаю возиться с этим телом. И хоронить его не стану. Можете оставить его себе.

— О господи, ну, пожалуйста, мадам. Это моя вина.

— Ваша.

— Да.

Кристиан стоит, замерев, руки по швам. Губы сжаты. Его колотит дрожь. Как крупная, так и мелкая. Гарриет вновь принимается тыкать пальцем. Горжетка слетает с плеч. Кристиан ее поднимает. Гарриет отталкивает его руку.

— Так это вы сделали. С моим Герби. Это ваша работа.

— Я сделал все, что было в моих силах.

— В ваших силах, ха-ха. Раскрасил моего мужа, будто грошовую потаскуху. Что вы сделали с его кожей. Она была совершенно нормальной. Вы нанесли оскорбление старой вдове. Марджи, запоминай все, что он говорит, будешь свидетельницей.

— Мы могли бы предложить вам какое-то возмещение.

— Возмещение. Марджи, ты слышишь. Этот хмырь говорит, что я получу возмещение. Что у вас здесь, торговля некондиционным товаром.

— Да. Вот именно. И если ты, сука ебаная паскудная, не перестанешь вонять, я накачаю тебя формалином и толкану разъездному музею уродов.

— Что. Как. Что ты сказал. Вдове. Перед гробом мужа, вы слышали, что он сказал.

Кристиан в ярости вылетает из сумрачного покоя. Минует мисс Мускус, засунувшую в рот чуть ли не всю ладонь. Последний проход по канареечному ковру. Выбивался из сил. Хотел сделать все наилучшим образом. Потел, как последний невольник. Вымыл в шампуне и уложил каждый его волосок. Отполировал каждый ноготь. Даже повязал на него свой собственный шотландский галстук. Просто хочется выть от этой гнусной истории. Многие часы работы. Грезы и упования. Что вот-де придут люди. Полные печали. И сердца их забьются быстрее, ибо в душах вдруг оживет память о прежнем, не разрушенном жизнью лице этого человека. Тронутом в последние его земные мгновения отсветом юности. Танцующим последнее па в молчании мира. Проблеск блаженства.

Кристиан торопливо шагает на запад. Сквозь дребезжащую музыку Лексингтон-авеню, мимо широкого Паркового бульвара и элегантных витрин Мэдисон. Поднимаясь по одной и опускаясь по другой стороне наводненной людьми Парк-авеню. На перекрестках задувает порывами холодный восточный ветер. Прилетающий с Бруклина. Сквозь решетки всех исправительных заведений. Из-за которых, не мигая, в тревоге таращатся узники.