Юрий Мамлеев - Блуждающее время

– Так бы и остановилось бы сейчас время, – вздохнула Улюшка. – Ан нет, не бывает так. Занесет нас силушка неведомая бог знает куда…

Но пока все непрочь были подождать немного. Не потому, что магия сна и отдыха входила в плоть, этого не было, а потому что таинственный голос российской природы и подспудного желания быть вместе, несмотря на всю собственную своеобычность, вдруг заговорили на своем скрытом языке, обещая всеобщую теплоту. В конце концов даже теплоту трансцендентности нашей, родимой, укрывающей от бед, и погружающей в мистическую негу и в то же время открывающей окна в Бездну.

И пока это длилось, длилось и молчание, длился и разговор о чужой потусторонности демонов, и шел дым от самовара, и кошка Чернушка нежилась, глядя в небо.

Поздно ночью разошлись спать.

А время не останавливалось. Судьбы шли и шли, только внутреннее и потаенное оставалось великим и непостижимым. И нетленным огоньком теплилась трансцендентная общность. Но в миру шумелось, отдаленным эхом доносились события за бугром.

И вот как удар грома: Никита исчез. Это обнаружилось днем, и первой отозвалась на это Авдотья Михайловна:

– Ваш-то пропал, – заявила она, кряхтя, Уле.

– Как пропал?

– Нету его нигде, – объяснила старушка, – сама вот ищу-ищу, и хожу-хожу, и не найду.

Все бросились искать. Кошка на месте, и вообще все на месте, а Никиты – нет, словно опустел он. Порасспросили соседей, сходили в лес, нашли грибы, но Никиты и след простыл. Однако одна тетушка, торговавшая обычно на базаре, соседка через три дома, подсказала, что видела подозрительного старикана, бредущего к железнодорожной станции…

И тогда поздно вечером Павел покинул «гнездо», надеясь найти Никиту в Москве…

Дней пять Павел никак не мог напасть на след Никиты, найти его, и слегка нелепое волненье за судьбу старика владело им.

«Хоть из будущего, а все-таки человек», – провиделось Павлу во сне. Безлунный не давал о себе знать. Да и его, по существу, никто не знал: найти Тимофея Игнатьича было несравнимо труднее, чем Никиту: ни адреса, ни телефона, и фамилия явно не отсюда, не из мира сего. Ни в каких справочниках, ни даже в энциклопедиях его тоже нет. О Рене Геноне хоть можно узнать из книг. А о Тимофее Игнатьиче – откуда? Общение было, в основном, по телефону. «Сам» на вид избегал показываться. Марина, и та видела его всего раза два. Говорят, что порой ночью приходит. (А к Павлу один раз приходил, тяжело вспоминать.) И Павел загрустил: к кому обратиться, где Никита?

Наконец вдруг мелькнула мысль позвонить хохотушкину, Бореньке («Как это я о нем забыл!») Тот откликнулся: приходи. По дороге в голове Павла периодически возникали обрывки стихов:

И когда уже подходил к дому, вылезло другое стихотворение:

Дальше Павел не мог припомнить, но ждал ли Боренька «доверчивых уток» – было непонятно. Неизвестно было – и бродил ли он по дворам, тем более глобально одинокий.

Боренька, открыв дверь, встретил Павла истерическим хохотом.

– Никиту потеряли? – спросил он, корчась от смеха на диване.

Павел терпеливо ждал, когда кончится припадок, выпил даже воды, осмотрел комнату. Она, низкая, темная, заваленная хламом, показалось ему еще более мрачной, чем в первое посещение.

Наконец хохот кончился, глаза Бореньки наполнились ужасом, он подсел к Павлу и, заглянув ему в глаза, открыто сказал:

– Добром это не будет. Не ловите его. Он сам меня поймал. Ну ладно. Скажу. Смех все сгладит и убьет, – глаза Бореньки расширились. – Его стало тянуть…

– Тянуть? Куда?

– Сразу после приезда из вашего «гнезда» пришел ко мне и попросил с ним съездить. Я и не спрашивал куда, разве такого человека можно спросить: куда мы едем?.. Куда-нибудь да приедем, на тот свет какой-нибудь в третьей степени. Хорошо, поехали, – продолжал Боренька. – Приезжаем на окраину Москвы, кругом – дома, непонятно, строятся или просто так; вдалеке – заброшенный дом, недостроенный, видно, бросили. Рядом холмик, камень. Никита туда идет и все повторяет: «Помню… помню… Но как все изменилось…»

– Так и сказал, по-человечьи? – недоверчиво спросил Павел. – Не преувеличиваете?

– Почти так. Ручаюсь. И вот стали мы бродить внутри этого строения. Никита уже по-своему что-то бормочет, но не плачет…