Меир Шалев - Несколько дней

— И как это я решился пойти на такое? — удивлялся потом Яаков.

Превратив свою любовь в достояние всей деревни, он нимало не стушевался — напротив, количество записок, бросавшихся в глаза благодаря своему цвету и выражениям, вроде: «на одиноком ложе», «в час ночной», «глубока, как океан» и тому подобное, все возрастало.

— И как этот безграмотный находит такие красивые слова? — удивлялся Папиш-Деревенский.

Но Яаков ни на кого не обижался. Однажды, на общем собрании деревни, во время обсуждения бюджета по прокладке нового шоссе (в то время дорога была усыпана гравием и зимние дожди из года в год размывали ее, превращая в топкую грязь), он попросил слова и вдруг заговорил о превратностях своей любви. Самым удивительным является то, что Шейнфельд не был ни осмеян, ни призван к порядку.

Как правило, деревенским не требуется много причин, чтобы приклеить к тому или иному жителю ярлык идиота или сумасшедшего, однако в случае Яакова этого не произошло. На усталых лицах появилось мечтательное выражение, а глаза засветились сочувствием. Людям вдруг захотелось, чтобы мечта Шейнфельда сбылась. Всем, кроме Папиша-Деревенского.

— Любви ему подавай! — разорялся он. — Пусть сначала вернет Ривку назад!

Однако Яаков, чувствуя на себе одобрительные взгляды окружающих, настолько осмелел, что через несколько дней опубликовал в деревенском бюллетене целую серию очерков и заметок под общим названием: «Письма к Юдит», состоящих главным образом из пылких признаний и взываний к милости.

Шейнфельд встал из-за стола, порылся в ящике комода и достал оттуда измятый желтый листок.

— Однажды я сжег все эти записки, а вот эта, маленькая, случайно уцелела. Обрати внимание, Зейде, какие красивые слова…

Большой «икс» занимал почти все место на клочке бумаги, а под ним было написано: «На закате я буду ждать в поле. Приди! Прошу, не разбивай моих надежд!»

— А «икс» для чего? — спросил я.

— По-русски — это буква «ха». Каждый paз, когда она не приходила, я рисовал наверху очередное «ха». Ха и еще ха, и еще — так судьба смеется над человеком.

Но Юдит упрямо не приходила на встречи, поэтому однажды вечером Яаков сам направился к ней.

Юдит доила Рахель. Вошедший Яаков хотел было улыбнуться и сказать ей, что у него огромное терпение и что оба они могут успокоиться и ощутить всю прелесть ожидания. Но когда та спросила, чего он хочет, колени его вдруг ослабли, будто у идущего на казнь, он споткнулся о стоящее рядом ведро и упал, стукнувшись лбом об острый край кормушки. На минуту Яаков потерял сознание, а на лбу его от удара осталась глубокая кровоточащая рана. Подбежавшая Юдит промыла ее коньяком из бутылки, вытерла своей косынкой, и прежде, чем Шейнфельд сообразил, пришел он в чувство или нет, его рот распахнулся и оттуда посыпались пугающие, пропитанные болью слова.

— Я вдруг понес околесицу: о том, что если бы родился женщиной, то был бы ею. Как идиот валялся там, в луже крови на полу… Я — это ты, Юдит, я — это ты…

Наоми было тогда около одиннадцати, и происходящее не ускользнуло от ее внимания. Когда она спросила Юдит, каково ее мнение о Яакове, та ответила:

— Наомиле, Шейнфельд — просто зануда. Посмотри на него хорошенько, потому что каждая женщина должна знать, как выглядит зануда.

— А кого ты больше всего любишь? — спросила Наоми.

— Тебя, — улыбнулась Юдит.

— Нет, из них троих, — настаивала Наоми, — папу, Шейнфельда или Глобермана?

— Из них троих я больше всего люблю тебя и Рахель, — терпеливо повторила Юдит, — а теперь иди, Наомиле, дай мне немного побыть одной.

— Мне иногда не хватает этого ее: «Наомиле», — призналась мне как-то Наоми. — Мне не хватает запаха лимонных корок и еще многих вещей.

Я рассказал Наоми старую историю, услышанную от Яакова, и она сказала, что он прав — мужчины ищут в своих женах не мать, не дочь и не блудницу, как написано в глупых книгах.

— Сестру свою они ищут, — добавила Наоми. — Свою сестру-близнеца, заключенную в них самих, такую близкую, но такую недосягаемую…

— Вы просто дураки, — помолчав, добавила она и обняла меня за плечи. — Пожалуй, только мы, женщины глупее вас, и в этом — ваше счастье.

— Что же с нами будет, Наоми?

— С вами — это с кем? С мужчинами?

— С нами — это с тобой и со мной.

Она засмеялась.

— Все будет по-прежнему: я спрошу, как тебя зовут, ты ответишь: «Зейде», я подумаю, что здесь какая-то ошибка, и пойду спать с другим.