Меир Шалев - Несколько дней

Долгие годы, проведенные в кабине ревущего дизеля, приучили его очень громко разговаривать — и в кабине, и вне ее.

— Бывают случайные попутчики, которые настолько пугаются моих криков, что тут же просят высадить их обратно, посреди дороги, — смеется он. — И дома та же история… Я помню, как Дина поначалу злилась на меня. «Почему все в деревне должны слышать, что ты мне говоришь?» — возмущалась она. Однажды, на подъеме к вади Милек, я понял, что не слышу своего голоса, даже когда разговариваю сам с собой. С тех пор я все время кричу.

Так, по крохам, я собирал картину прошлого — событий, происходивших еще до моего рождения, выискивая отдельные ее фрагменты в банкнотах Глобермана, в распрямленных гвоздях Рабиновича, в лакомствах Яакова, в записках немого дяди Менахема, в прикосновениях Наоми и криках Одеда.

— Придет день, и ты напишешь обо всем этом! — орал он мне на ухо. — Иначе зачем я тебе рассказываю все эти истории? Ты напишешь, чтобы все узнали! Слышишь, Зейде? Пообещай мне!

На своем третьем ужине у Яакова мне довелось побывать лишь спустя двенадцать лет, два года из которых я провел в Иерусалиме, учась в университете, а остальные десять — в хлеву у Рабиновича. Наследником всего своего хозяйства Моше выбрал меня, однако Одед совсем не расстроился. Коровам он предпочел стального коня, на котором возит меня время от времени к Наоми.

Я уже не засыпаю, как прежде, в этих долгих ночных поездках, так как являюсь единственным, с кем он делится своими воспоминаниями, мечтами и надеждами, иногда до удивления интимными.

Моше решил понемногу сократить круг своих повседневных забот. Землю он сдал в аренду правлению деревни, а себе оставил только дойных коров да загон телят на мясо. Мне пришлось надеть старый мамин фартук, повязать голову ее синей косынкой и хлопотать, как когда-то она, и по дому, и по хозяйству.

Один из моих учителей в Иерусалиме, тот самый рыжеволосый профессор, которого Наоми зовет «главным воронологом», чувствовал лучше других мою неприязнь к лабораториям и склонность к наблюдению за животными в их естественной среде, а также уважал во мне умение ловко лазить по деревьям и любовь к риску.

Некоторое время после того, как, оставив занятия, я вновь переехал жить из Иерусалима в деревню, он появился у нас и попросил сотрудничать с его кафедрой в выполнении полевых заданий по теме: «Процессы, связанные с заселением воронами территорий вблизи человеческого жилья, и ущерб, наносимый ими популяциям мелких певчих птиц».

В те годы все жители деревни махнули на меня pyкой. Соответствующие выводы были сделаны в тот момент, когда я был замечен лазающим по деревьям в поисках вороньих гнезд. Затем к этому прибавили мое имя, мое безбрачие, посолили, поперчили, приправили воспоминаниями о моей матери, помешали, попробовали вынесли свое заключение.

Среди людей, для которых продолжение рода и неукоснительное соблюдение общепринятого уклада жизни являются одними из основных мерил человека, я тоже считался немного «странной птицей».

Так или иначе, но в тысяча девятьсот шестьдесят третьем я еще изучал зоологию в Иерусалимском университете. Свою учебу я упоминаю лишь как хронологический факт, так как она не имеет никакого отношения к данному повествованию, тем более что на факультете я звезд с неба вовсе не хватал. Учебные лаборатории Терра-Санта и Русского подворья [85] Терра-Санта и Русское подворье — районы в Иерусалиме. быстро наскучили мне. Я смотрел на ворон, что гнездились на ветвях высокой сосны, росшей неподалеку от университетского корпуса, и боролся с желанием забросить подальше в угол дурацкие препараты, сбежать с занятий, влезть на сосну и заглянуть в их гнездо.

— Я начинаю просто ненавидеть эти микроскопы, — сказал я как-то Наоми. — Все, что мне нужно, можно разглядеть и глазами.

— Так что же ты любишь? — спросила она меня.

— Тебя люблю. С того самого дня, как родился. Я даже помню, как увидел тебя впервые. Мне был один день от роду, а тебе — шестнадцать лет.

— Так чего же ты ждешь сейчас?

— Жду, пока ты станешь со мной одного возраста, — сказал я.

— Я знаю, чего ты ждешь, Зейде. Ты ждешь, пока я состарюсь и не смогу больше забеременеть. Ведь этого ты боишься больше всего — что у тебя родится сын, а потом — внук, и тогда уж Ангел Смерти придет за тобой, идиот несчастный!

У Наоми с Меиром родился сын. Я уже говорил, что мне не хотелось бы ничего о нем рассказывать. Тем более что он родился незадолго до смерти моей матери, так что не имеет прямого отношения к этой истории.