Коллектив авторов - Были 90-х. Том 2. Эпоха лихой святости

Профессиональные преступники старой закалки старались не пачкать себя кровью. А вот от новых русских бандитов «смердело трупами» сильно. И аромат никаких «Kenzo» и «Gucci» не мог перебить этого смрада. Кроме того, у матерых советских уголовников имелись определенные принципы, а у молодых отморозков их не было совсем. А человек без принципов уязвим. Уязвим прежде всего потому, что ему нельзя доверять. Ведь через тех, кому нельзя доверять, можно, не задумываясь, перешагнуть.

Конечно, Толя — человек, покалеченный жизнью. Разумеется, он хлебнул лиха. Бесспорно, он — не ангел. Но чаша беспредельной звериной подлости, насколько я понимаю или надеюсь на это, его миновала. Он никого не убил и не «заказал». И не отмывал потом душегубства щедрыми пожертвованиями церкви и сооружением мемориалов своим жертвам. Слава богу, он выжил и не потерял человеческого облика.

Теперь уголовники старой школы, этакие синие от татуировок сектанты, похоже, доживают свой век. Новая техника слежения, должно быть, поставила точку на их ремесле. Еще раньше исчезли с лица земли бандиты-отморозки 90-х. И те и другие мутировали в новую, еще более опасную генерацию. Нынче слово «преступность» все больше употребляется с приставками «кибер» и «гипер». Короче, ушли в прошлое и малиновые пиджаки новых русских, и «малины на хате» старых уголовников. А Толя остался. Чему я лично очень рад.

Москва

Девяностые… Нас спрашивают: какими они были? Прежде всего они были эпохой перемен. Помните песню из фильма «Мэри Поппинс, до свидания!» 1983 года: «Он придет, он будет добрым, ласковым, ветер перемен!» Действительно, приближение перемен ощущалось во всей атмосфере предыдущих лет — его чувствовали и взрослые, и те, кто в 1990-м только закончил школу. Но когда песенка звучала в эфире сама по себе, в отрыве от фильма, лично мне, как и моей ровеснице-жене, эти строчки всегда казались непростительно наивными. Чтобы что-то изменилось всерьез, ветер перемен должен был стать ураганом. А ураганы добры и ласковы не бывают. Случается, правда, как в сказке Волкова, например, они приносят что-то хорошее тем, кто попал в их буйные объятия. Но в любом случае тот, кто оказался на пути торнадо, не может после этого остаться прежним, таким, как был.

И еще, пожалуй, для большинства тех, кто встретил девяностые в сознательном возрасте, это была эпоха падения: падение идеалов, падение авторитетов, падение нравов — и ощутимое падение уровня жизни.

Фактически, самые яркие воспоминания из тех, что появляются при упоминании о начале 90-х, связаны именно с «хлебом насущным». Нет чтобы с политическими событиями — ведь тогда, в 91—93-м, ломалась и вновь устанавливалась политическая система; не со свободой — даром что многие кругом и те, что лет на десять помоложе и лет на двадцать постарше, до сих пор уверяют, что именно то время было настоящим глотком свежего воздуха; и не с массовой культурой — хотя еще до 1995 года побывали у нас, например, многие популярные музыканты, которым прежде и мечтать не приходилось о выступлениях перед российской аудиторией, и тогда же было основано, например, большинство существующих по сей день телеканалов… хотя что они показывали, что продвигали, это уже другой разговор. Но нет, все-таки в первую очередь всплывают как раз «гастрономические» картинки. Может быть, дело в том, что в советское время продукты — основные, не самые «дефицитные» — были доступны в Москве практически всегда, и на их вкус и качество жаловаться не приходилось. И по сравнению с этим пустые полки в магазинах и талоны, как в военные годы, воспринимались как катастрофа.

Так что причина стойкости воспоминаний, вероятно, в резком контрасте с недавним прошлым. А еще — в чувстве глубокого, жгучего унижения от того, что наша страна, бывший «великий, могучий Советский Союз», сегодня не в силах сама себя прокормить. Нам внушали в тот период, что мы стали свободны от тупого гнета системы — и мы верили пропаганде, нам и вправду от души, искренне нравилось считать себя свободными. Только вот у этой свободы оказался откровенно тухлый вкус. Откуда такое странное, необъяснимое совпадение: что именно с приходом «свободы» рухнула в пропасть российская экономика? Почему, став «демократической», «вольной и независимой», наша страна оказалась перед необходимостью принимать «гуманитарную помощь» от сочувствующих нашим переменам американцев и клянчить транши у милосердно взирающих на наши бедствия европейцев из МВФ? Будто дети голодающей Африки, будто жители побежденного Берлина. Мы брали этот «гуманитарный груз» — муку, консервы, галеты… Но нам было стыдно. Унизительно и стыдно их брать. И горечь того позора первой трети девяностых останется с нами.