Дмитрий Бавильский - Едоки картофеля

И он взял её за руку бережно, точно маленькую девочку, и повёл по пустым и полутёмным залам, где картины мерцали в полумгле и казались больше, чем есть, или меньше, всё зависело от размеров картин.

И она почувствовала себя маленькой девочкой, школьницей, в фартуке и с косичками, как когда-то, потому что снова стало темно и спокойно рядом с большим и сильным другом, который заряжал пространство вокруг спокойствием и уверенностью.

И она узнавала картины, которые сводили её с ума в течение последнего времени, и показывала на них, кивала им, как своим старым знакомым, улыбалась им или кивала, стараясь не очень вглядываться в то, что на них изображено, потому что знала это наизусть.

И её новый друг тоже кивал и улыбался этим картинам, как давно любимым, и говорил о них, и показывал выразительными пальцами особенности композиции, рисовал что-то в воздухе, пытаясь объяснить, передать свои чувства.

И она понимала, что он хочет сказать, хотя совершенно не понимала ничего из того, что он говорил. Но он не отпускал её руку из своей, вёл за собой от картины к картине, и было тихо, и только камеры видеонаблюдения следили за их движением, невидимые, но всемогущие.

И она чувствовала полное доверие к этой руке и к этому человеку, и ей нравилось быть ведомой, потому что до этого ей приходилось делать всё самой, и она устала всё время делать всё сама, только один раз в жизни удалось ей избавиться от ощущения ненужного первенства, когда…

Впрочем, не будем об этом, потому что он идёт в следующий зал, где пейзажи, написанные в Париже, лёгкие, воздушные, неземные паутинки улочек Монмартра, в полумгле вечерних залов практически не видные, и кажется, что всё изображённое на холстах зависает в облаках сладкой, сладчайшей неправды…

И она смотрит ему в глаза, молодые, мальчишечьи, смеющиеся глаза, с лучиками морщинок в уголках, неужели так бывает: в центре мира, в центральном музее мира, с самым приятным и хорошим человеком, вышедшим из снов, угаданный, таинственный незнакомец…

И она пытается вспомнить, как же его зовут, наверное, Джон, потому что все иностранные мужчины зовутся именно так, никак иначе, а он говорит ей, коверкая имя, "Лудийя", и им обоим становится смешно. И совершенно не хочется возвращаться в банкетный зал к говорливой и эгоистично замкнутой только на себя толпе.

И вот ей уже начинает казаться, что всё изображённое на картинах Ван

Гога нервное и издёрганное существование полубезумного художника исчезает, становится невидимым и холсты, обрамлённые в тяжёлые рамы, зияют небывалой белизной, изливают на них невидимую живую воду.

А они переходят от картины к картине и рассматривают эту нескончаемую чистоту, пьют белую влагу истоков, купаются в невидимых волнах живой воды.

И экспозиция не кончается, картин и залов ещё предстоит увидеть множество превеликое, у них ещё вся ночь впереди.

Целая ночь.

Казалось, что потом всё было как во сне.

Они вернулись к народу, который, насытившись разговорами, начал расходиться. Лидия Альбертовна и Джон влетели в банкетный зал, и тут

Лидия Альбертовна споткнулась о колючие и злые (усталые, может быть?) глаза переводчицы Марины.

Та смерила Лидию Альбертовну и Джона пристальным, неласковым взглядом, но очень быстро взяла себя в руки, точно надела непроницаемые, солнцезащитные очки.

– Ну, вы, блин, и даёте, – только и смогла сказать она, когда Лидия

Альбертовна, запыхавшись, подлетела к ней. – Как будто только что с катка. Вы что, на коньках катались? Смотрите, голландцы очень любят этот вид спорта, укатают.

Марина попыталась улыбнуться. Джон тоже сказал что-то в оправдание.

Марина взглянула на него поверх невидимых очков и улыбнулась.

Переводить не стала.

– Нет, ну что вы, мы просто смотрели Ван Гога.

– Не насмотрелись ещё? У вас же этого добра пруд пруди!

– Ну, есть немного… Но дело же не только в Ван Гоге, да? – Лидии

Альбертовне вдруг стало стыдно: мало ли что подумает эта строгая, сумрачная женщина. А что, собственно говоря, она может про неё подумать?!

– Он уже перекусил и снова вас зовёт картины смотреть, говорит, что хочет показать вам "Едоков". Пойдём?

– Вы хотите пойти, Марина? – Лидия Альбертовна даже удивилась.

– А кто же вам будет переводить? – спохватилась Марина и почему-то постучала длинным, лакированным ногтем по трубке мобильного телефона, закреплённого на лямке блестящего чёрного комбинезона.