Дмитрий Бавильский - Едоки картофеля

Лидия Альбертовна очнулась от полудремы, в которой она чувствовала тепло печки, видела сидящего перед огнем отца, чувствовала запах его крепких папирос… В гулкой пустоте залов звучали бетховенские квартеты, сочились из динамиков, спрятанных по углам, убаюкивая смотрительниц, – какая же все-таки этот ваш Бетховен, напасть!

Торопливо стала собираться домой, время истекло: пора… Мелкими перебежками до трамвайной остановки возле сквера оперного театра, волнительная посадка в вагон (необходимо занять место, лучше одиночное), долгая дорога через весь город домой.

Дождь или мокрый снег превращают практически любую улицу в блестящий рассыпчатым восторгом бульвар Капуцинок кисти Камиля Писарро.

Особенно если смотреть на все это смазанное великолепие через трамвайное окно.

Резкость очертаний растворяется в жадном до человеков кислороде, перекрестки и вегетативные улицы, уходящие в стороны, становятся значительными, исполненными тайных смыслов, такими же волнующими, как ступни у эрмитажных атлантов.

В липком свете тусклого трамвайного зрения Лидия Альбертовна съеживалась, сворачивалась, что желток-белок. Чтобы жизненная энергия не уходила, руки и ноги в общественном транспорте нужно держать в скрещенном состоянии.

Вагон, следовавший по третьему, что ли, маршруту, огибал угол возле филармонии и, выезжая на мост, высекал искру, скрипя о поворот.

Позади осталась картинная галерея, впереди, за рекой, маячил родной чердачинский цирк и "Зеленый рынок" напротив.

Алсу пела на всю рыночную остановку, и к голосу ее примешивался расчетливый привкус жареного мяса.

Скорее всего, шашлыка.

Утюжок вагона дернулся, точно проснулся, перепорхнул из правой руки в левую; поплыл далее.

Есть в общественном транспорте магия и тайна – почти вся душа городская в массовых этих перевозках, собственно говоря, и сосредоточена.

Особенно это касается городов, где метро имеется. Мне кажется, оно самым непосредственным образом связано, например, не только с эпидемиями гриппа, но, скажем, с количеством одиночества или самоубийств.

Наземный транспорт поспокойнее будет. Трамвайные рельсы наводят на мысль о кругах вечного обращения. Убежавший вагон никогда не оказывается последним, – следом же обязательно подтянется еще один, и еще. Еще. Необходимый, как инсулин. Если уже поздно и трамвай не придет вечером, он прогремит железными боками утром соседнего дня.

Время должно восприниматься нами циклично, ибо необратимость времени непереносима.

Отчего это так выходит, что именно связи между разными людьми и местами обладают странной, необъяснимой наполненностью?

Притягательностью?

В Чердачинске метро не было, и слава богу. И без него всякого добра хватает. В Чердачинске облака странные – то шибко низкие, таранящие, давящие, в глаза заглядывающие; а то – разлетающиеся вверх к вершинам бесконечности, аж дух захватывает.

Особенно разительна вся эта переменная облачность осенью.

Какое уж тут метро!

В пути Лидия Альбертовна любила пережевывать случайные поэтические строчки: ритм стиха ловко накладывался на перестук колес и паузы остановок, вызывая эротические (на самом деле), ощущения. Правда,

Лидия Альбертовна этого не понимала, просто ворожила неосознанно.

В сущности Лидия Альбертовна не была пожилой или даже старой.

Зрелость только-только закончила трудиться над очертаниями ее тела и неповторимостью лица. Между тем в глубине души она все еще оставалась подвижной и податливой для перераспределения акцентов и узнаваний себя и мира.

Конечно, Лидия Альбертовна, уверенная, что спит, действительно спала. Но мозг ее не спал, постоянно вырабатывая вязкое вещество ожидания.

Так, в дреме, в сладком полусне проходило ее детство. Игрушек не было, только разве что трофейная стеклянная фигурка девочки со стеклянными бантами – когда-то в ней находились духи, которые отец привез матери в подарок с войны. Теперь в нем давно уже ничего не осталось, даже запаха, одна холодная пустота, с которой маленькая

Лида играла, пытаясь придумать себе маму. Подружек не было тоже, на

Лидушке висело все их с отцом скудное хозяйство, стирка, готовка, уборка, вялое, механическое житие-бытие.

Она гордилась отцом, молчаливым и, что казалось особенно ценным, непьющим. Вечерами он сидел перед печкой, в которой огонь и запах огня, и без конца смолил эти надсадные папиросы. А она гладила или вязала, наблюдая за тем, как клубы дыма затягивались в полураскрытое поддувало.