Дмитрий Бавильский - Сделано в ССССР Роман с китайцем

– Понятно, – сказал он.

И на лице его не отразилось никаких чувств. Они, чувства, конечно, были. Распирали, раздирали ему грудь, пытались вырваться наружу.

Только со стороны трудно понять, что восточный человек чувствует.

Глаза маленькие, скрыты за стеклами затемненных очков, вот уж точно

– потемки.

Наталья поняла его сдержанность иначе.

– Не веришь?

В дамской сумочке, вместе со вторым томом "Анны Карениной" в гибком переплете ("У меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них…") оказался паспорт. Ну, точно – "Мамонтова Наталья Валериевна", штамп прописки на улице Кирова и штамп о браке, вот и дети в разделе

"Дети", двое, мальчик и мальчик.

Аки расстроился так сильно, что даже и не понял, насколько сильно: новый язык, с которым приходилось жить, отчуждал его от реального переживания происходящего, не давал приблизиться и погрузиться ни в отчаянье, ни в радость. Все казалось неокончательным, ненастоящим.

Неопределенность автоматически переносилась и на страну, к берегу которой однажды прибило. К стране, мучительно искавшей выход из собственной промежуточности – когда одна эпоха закончилась окончательно и бесповоротно, а другая, как ни старались, все не начиналась и не начиналась.

А потом ударили морозы, настоящие – со скрипом под ногами и скрежетом на зубах, и Аки понял, что такое "настоящая русская зима", фирменный деликатес, к которому теперь и он, и он тоже, имел причастность. Первые две зимы, проведенные в России, вышли игрушечными, сплошь состоявшими из оттепелей и слякоти, Аки решил, видимо, по умолчанию, что так и должно быть, и тут грянули крещенские заморозки. Ходить никуда не хотелось, сидел у телевизора, боясь высунуть на улицу даже кончик своего китайского носа.

После осеннего объяснения с Натальей отношения их пошли под откос, последовало несколько встреч, одна другой преснее. Если раньше Аки не позволял себе не найтись, тут же откликался на любой звонок

Натальи, то теперь медлил брать трубку, не брал вовсе, а то и просто отключал телефон, зачем он ему в этой чужой, чуждой стране?

Одиночество накатывало волнообразно. Иногда забывался на работе, Аки любил первую реанимацию, смотрел и впитывал, как ведут себя другие врачи. Сути их поступков он так и не понимал, но старательно копировал алгоритмы, иногда у него получалось, он понимал, что

"вписался", и тогда испытывал "чувство глубокого удовлетворения". Он не мог понять странных русских, интуиция молчала или подсказывала очевидные нелепости, приходилось жить наобум, не подозревая, что может принести завтрашний день. Непредсказуемость умножала ощущение неуюта, которым Аки щедро делился с Гагариным.

Когда он впервые увидел Олега, то вспомнил книжку "Как закалялась сталь", включенную в китайскую школьную программу. Гагарин напомнил ему Павку Корчагина, героического строителя узкоколейки, превозмогающего трудности во имя светлого будущего, в которое безоговорочно верил. Вот и Гагарин казался ему человеком светлым, устремленным вперед, к незримым берегам, на которых живут и радуются свободные люди. Угадал ли Аки своего товарища или снова ошибся, покажет время. А пока Аки не до далеко идущих планов – только бы день простоять, да ночь продержаться, решить сиюминутные вопросы приятного общества и хоть какого бы то ни было общения, поэтому – отчего и не седовласый Олег Евгеньевич? Главное, что слушает и пытается понять, не отталкивает, глаза у него внимательные, чуткие.

Если у Олега было время, они общались, гуляли по проспекту, ведущему от метро к больнице, и в сквере, где во все времена года пахло дубовой прелью. Но чаще всего (особенно после того, как возникла

Дана, точнее, блокнот и… Дана) времени у Гагарина не оставалось, и он бегло здоровался с китайским коллегой и пробегал мимо. Аки не обижался, ему ничего не оставалось, как холить и лелеять свою самостоятельность.

Вот он и холил. Вот он и лелеял.

А потом Дана неожиданно пропала, исчезла, будто корова языком слизнула. Большим, шершавым языком. Вот недавно крутилась возле зеркала, примеривая новую соломенную шляпку. В белом платье с большими алыми горошинами. Крутилась-вертелась. Кривлялась, изображая Мэрелин Монро, трубочкой вытягивала ярко накрашенные губы.

И, чу, исчезла. День нет, другой отсутствует, трубку не берет, как быть?

Тут уже точно не до китайца, такие ломки начинаются…