Владимир Березин - Кормление старого кота. Рассказы

Работа с серебром нравилась майору все больше и больше.

Хозяева брошей и колец откупались от него водкой, которую он приносил нам.

Майор по-прежнему не пил.

Если работы не было, он сидел и рисовал закорючки на листе бумаги. Они соединялись в кольцо или ожерелье, и это соединение должно было быть точным. Тонкие нити серебряной проволоки, как и линии вольт-амперных характеристик, были понятны майору Казееву.

Это был его язык, родной и простой, но не было в его работе опасности. Линии не состязались с майором в уме и проворстве.

Однажды друг привез к нему женщину в шубе.

Женщина положила на стол ожерелье.

Экзотический сувенир, память о туристической поездке, серебряное ожерелье было сделано на Востоке.

Маленькие Будды были его звеньями, они улыбались маленькими губами и сводили по-разному маленькие тонкие руки.

Но цепь разорвалась, и один из человечков отлучился навсегда.

Майор Казеев несколько часов смотрел на тридцать серебряных человечков. Он смотрел на них не отрываясь.

Ночью майор снова искал рукой ручку с кнюппелем, и перед его глазами стояли деревни с отрывистыми названиями да разбитые, но улыбающиеся каменные Будды.

Жена печально клала ему ладонь на лоб, и тогда он успокаивался.

Следующим днем было воскресенье.

Майора позвали к телефону.

Что-то изменило ему, и он, привыкший все делать сам, попросил жену кинуть цепочку в чашку со слабым раствором соляной кислоты.

Майор хотел просветлить серебро и убрать грязь.

Он ушел, а его жена перепутала бутылки и погрузила ожерелье в царскую водку.

Тридцать маленьких Будд все так же улыбались, соединяясь с HCl и HNO^3.

Вернувшись, майор Казеев сразу понял, что произошло.

Голова его заработала ясно и четко, будто он увидел на экране радара американский бомбардировщик.

Он сел за рабочий стол и положил перед собой чистый лист бумаги.

Занеся над ним автоматический карандаш, он несколько раз нажал на кнопку, будто бы захватывая цель, и начал рисовать.

В понедельник он пошел на заводскую свалку. Там, со списанной электроники, он почти не таясь ободрал серебряные контакты и вернулся домой.

Через неделю приехала заказчица.

Она не заметила подмены и долго не понимала, почему ювелир не хочет брать с нее денег.

В этот момент майор Казеев понял, что он снова нашел нечто важное – уверенность.

Он сразу же забыл лицо заказчицы, потому что главное было найдено, это было ему ясно видно, как попадание в цель на экране радара, – уверенность в себе не покинет его никогда.

И вот теперь он сидел за столом вместе с нами.

Бортстрелок надел песочную куртку от своей старой формы, и я представил, как потом он будет дергать струны и серебряно-голубой рыбкой будет биться у него на груди медаль.

Устраиваясь поудобнее на своем унитазе, я знал уже, как хозяйка будет сыпать по тарелкам картошку.

В этот момент, думая о Казееве, я понял, что его отличало от многих людей, виденных мною в жизни.

Майор Казеев не умел ничего делать плохо.

Мы оставили государство, набитое танками и ракетами. Это государство, как диплодок с откушенной головою, еще двигалось по инерции, но уже разваливалось, падало набок.

Мы оставили рычаги и кнопки смертоносных машин, а за наши места сели халтурщики.

И в жалости по этому поводу не было проку.

Нам остался устав, правила поведения, и они не имели отношения к конкретному государству.

У каждого из нас была своя история и свое прошлое.

Вместе мы образовывали одно целое, и поэтому недовольство не проникало к нашему столу.

А что погон у нас нет, так это ничего.

Февраль похож на весну. Эта фенологическая мысль посещает меня при разглядывании солнечного дня за окном. Плакатное голубое небо, золотой отсвет на домах – в такую погоду опасно, как в известной песне – волнам, предаваться философическим размышлениям.

Однако – холодно. В середине февраля ударили морозы, да такие, что я пробегал по улице быстро, зажимая ладонью дырку в штанах.

Морозный и весенний февраль в этом году.

Я сменил жилье, переехал в маленький четырехэтажный домик рядом с вечной стройкой.

В этой квартире умерла моя родственница, оставив семье рассохшуюся мебель и множество своих фотографий в девичестве.

Квартира эта была выморочной, как перезаложенное имение.

Скоро ее должны были отобрать.

Пока же по стенам там висели портреты человека с орденом