Игорь Клех - Смерть лесничего

С тем и уехали. А я вот уборщиком работаю в школе и сторожем.

Знать бы наперед, может, и призадумался бы тогда, а так что!..

Такой вот у меня отпуск получился.

– А с ногой-то что, это не с войны? – поинтересовался Юрьев.

– Какой там с войны! Два года назад полез лямпочку в классе ввернуть и со стола упал, ногу сломал. Старый стал, голова закружилась, кости хрупкие – с той поры и шкандыбаю.

Подавляющее большинство галицийских историй вызывало у Юрьева острый приступ немедленного желания выпить. Но эта оказалась по-своему забавной. Прозвенел звонок, выбежали во двор дети.

Пора было собираться на урок.

…Память звонка и теперь словно вывела его сознание из дрейфующего состояния, освободив от власти бесконтрольных воспоминаний. Другие персонажи еще волновались, шумели, канючили и требовали, чтобы их впустили, будто под дверью закрывшегося на перерыв учреждения, уже понимая, что никто их не впустит и что на этот раз им остается подчиниться.

Это они явились зрителями и немым от рождения хором той драмы, что, переместившись на горный склон, могла бы прорасти зерном нового карпатского мифа, если бы… Если бы. Но лучше по порядку.

В конце долгой и небывало теплой осени того года в селе неожиданно объявился Марусин жених. Каждый день он приходил забирать ее из школы после уроков. Юрьеву удалось наконец подстеречь их и сфотографировать вместе. Самозваный “князь” был одет в черный костюм, широкие в заду брюки резко сужались книзу и упирались в преувеличенного размера лакированные полуботинки. Через плечо перекинут был на манер портупеи ремешок включенного транзисторного приемника. Нельзя сказать, чтобы он производил впечатление нездорового человека.

Некоторая чрезмерность жестикуляции и резкость телодвижений вполне могли проистекать от того всеобщего пристального внимания, которое он, несомненно, ощущал и которое было приковано к ним с Марусей. Он был коренаст и издали походил на опрокинутую черную пирамиду, Маруся же вытянута была в длину – из коротких рукавов пальто торчали зябнущие на ветру руки, на ней поддеты были под школьную форму простые физкультурные штаны, растянувшиеся в коленках и заправленные в высокие гумаки. Свой портфель она несла сама. Они удалялись вдвоем по сельской улице, идя по краю канавы, тянущейся вдоль заборов, не оборачиваясь, чтоб не встретиться взглядом с провожающими их десятками пар любопытных детских глаз.

В учительской вновь забеспокоились. Отрядили завуча-математичку с заячьей губой, и она вечером наведалась в Марусину хату. Иван сидел на корточках на столе в одном исподнем и из такого положения разговаривал с гостьей, не подумав ни слезть со стола, ни накинуть что-либо на себя. Свое пребывание на столе он объяснил неотложностью своего дела и заявил, что сам намерен подтянуть Марийку по математике и некоторым другим предметам. Он водил пальцем по разложенным на столе тетрадям, бубнил что-то себе под нос и чертил огрызком карандаша на полях газетного листа – это были какие-то вычисления в столбик. Бабка поглядывала с печи. Маруся сидела на краешке единственной кровати. Не сходя с порога, завуч напомнила Ивану об условии, при котором Маруся принята была назад в школу, пристыдила бабку, покачала осуждающе головой и поскорей покинула эту хату с земляным полом и единственной свисающей с потолка тусклой лампочкой, под которой угнездился Иван на столе, будто спустившийся с потолка по крученому шнуру электропроводки паук.

Наутро Иван покинул село, но рассказывали, что несколько дней спустя он опять появился. Из школы после уроков Марусю он больше не забирал. Говорили, будто бы кто-то видел его на автобусной остановке – раз в соседнем большом селе, другой раз в городе.

Марусе должно было вот-вот исполниться шестнадцать. И все, может, обошлось бы, если смотреть с позиции статьи уголовного кодекса о половой жизни с несовершеннолетними.

Гром грянул в феврале. После небывалых январских морозов и снежных заносов, подобных которым никто не мог и припомнить.

Сутками напролет мело. Кольцевая дорога покрылась ледяными наростами и колдобинами и сделалась непроходимой. По краям дороги валялась, словно падаль, брошенная техника. Торчали из сугробов задние мосты грузовиков, лежало на боку несколько пузатых обледеневших рейсовых автобусов. Местные жители входили во вкус мародерства. Псы прибегали погрызть окоченевших, вмерзших в лед собратьев. Когда бедствие, наконец, миновало, установился привычный в этих местах февраль, уже чреватый мартовской оттепелью. Снег осел, перешел понемногу в гранулированное состояние, но поля по-прежнему были придавлены его слежавшимися перинами в многокилометровых пододеяльниках.