Николай Климонтович - Последние назидания

Как я уже говорил, бабушка, состарившись, все больше и глубже затягивалась в прошлое, чем дальше шло время – тем во все более отдаленное, дореволюционное, и научилась отстраняться от получившейся, как настой из гриба, из этой революционной закваски булькающей вокруг жизни. В то же время моя трехлетняя сестра, разумеется, требовала внимания. Мать преподавала в своем институте, отец жил в мире формул и элементарных частиц и свет Божий видел согласно законам квантовой физики, а если приходилось отвлечься и очнуться, то искренне полагал, что перед членами своей семьи чист, сделав для них все, что мог. В этой ситуации мною, конечно, никто не занимался, разве что мать приносила из институтской библиотеки для меня книжки, сообразуясь со своим вкусом, и я взахлеб читал темно-зеленые тома с Крошкой Доррит и Домби и сыном , а еще знал стихи, что декламировали когда-то в компании студентов ИФЛИ, к которой матушка примыкала до замужества:

Гвозди бы делать из этих людей,

Крепче бы не было в мире гвоздей…

И еще что-то по Курсантскую венгерку , причем одна венгерка, толстенькая, веснушчатая и хохотушка, училась в моем классе, но отчего курсант-ская ? Возможно, это было такое название, ну как шоколад гвардейский . Я спросил об этом бабушку, и она ответила – с моей точки зрения невпопад, что это какие-то глупости… танцы, что ли… И еще помню один воспитательный материнский порыв. Как-то она обнаружила тот факт, что на одной из открыток с репродукциями картин из коллекции Эрмитажа ню было мною аккуратно обведено по контуру дамских форм хорошо обслюнявленным химическим карандашом. Миссия моего начального сексуального просвещения легла отчего-то именно на мать – бабушка была не годна, отец предусмотрительно самоустранился.

И я мог почерпнуть из этого урока, что дело не в том, что модели голые, а в том, что художник любуется красотой человеческого тела.

Умный, я без смущения сказал, что, мол, тоже любуюсь , голые тетки на картинах действительно были хороши, в теле, особенно у Рубенса, и матери крыть было нечем, воспитательный порыв на этом и выветрился, хотя она осталась, кажется, при мнении, что сын растет у нее не без склонностей скорее к пороку, нежели к рисованию.

Денег у всех в стране тогда было мало, наша семья не была исключением, и под давлением матери отец еще и подрабатывал, взявшись за хозтему . Мне и сейчас трудно сказать, что такое это было, но что-то военное, секретное. Причем поскольку отец был беспартийным, то у него был неполный допуск , а у его менее одаренного коллеги Мякишева – полный , и на этой почве возникали недоразумения с оплатой, поскольку отцу приходилось работать под прикрытием Мякишева, но за двоих. Кроме того, отец написал еще и более или менее популярную книгу о квантовых генераторах, и помнится, я помогал ему вставлять формулы во второй и третий машинописные экземпляры книги, то есть старательно копировал интегралы, и получались у меня сущие каракули, контуры дамских телес выходили убедительнее.

Так и текла жизнь в нашей маленькой коммуналке, текла и мерцала, поспевая за жизнью вокруг. Мы с Сявкой были уж пятиклассники, воровали из кармана пальто его отца папиросы Север – мой отец не курил никогда, – их потом отбирал у нас Филиппок-старший в обмен на покровительство – как я уж говорил, довольно ненадежное. Мы и сами пробовали курить, блевали. На углу Университетского и Ленинского открыли магазин Кукуруза . Там продавали кукурузный напиток

Чудесница , сделанную по американскому рецепту воздушную кукурузу , кукурузные хлопья глазированные , кукурузные конфеты в виде липких белых шершавых гусениц и кукурузу рассыпную в консервных банках. Если мы хорошо себя вели, то нам давали по гривеннику, мы покупали себе по пачке хлопьев и жевали, чувствуя счастье. В мае играли в футбол за домами. Я стоял на воротах. Как-то семиклассник Груздев из соседнего дома, игравший в нападении , снял майку после матча, показал безволосую грудь и спросил, болят ли у нас соски. У нас не болели. Он с гордостью сказал, что у него – болят…

Летом семья Михайловых собралась на море. В те ранние шестидесятые поездка к морю была знаком того, что жизнь состоялась и мы обязательно догоним Америку, если потерпеть еще чуть-чуть. Зачем недавним жителям барака надобно было ехать именно на море, а не на свежий воздух, пахнувший клевером, к деревенской родне в Рязанскую губернию – неизвестно, ведь это было и хлопотно, и дорого. Вообще говоря, это было почти так же нелепо, как если бы по весне автомеханическая семья отправлялась бы на воды . Мой отец, к примеру, море , не в смысле – водоем, а как тип отдыха, терпеть не мог и предпочитал как раз деревню. И я отчетливо представляю себе на морском побережье семью автомеханика Михайлова.