Михаил Левитин - Лжесвидетель

– Может быть, нам так казалось? – спросил капитан Юнгер.^27 – Может быть, мы просто не вникали?

– Это само собой, – сказал гросс-адмирал. – Но они все время орали!

Вспомните, разве в вашем детстве вам не было жутко от этих постоянных еврейских криков и прицокиваний?

– Прицокиваний?

– Ну да, они так горестно прицокивали языком, когда у них что-то не получалось. А не получалось у них довольно часто.

– Не знаю, – сказал старший офицер Волланке, – я не прислушивался, что мне до них? Девушки еврейские мне не нравились, полное отсутствие скромности, а в остальном что мне за дело до евреев?

– Не скажите, – поправил второй помощник, – среди них попадались такие штучки. Конечно, они страстные, это верно, но и целомудрие наблюдается. Я всегда поражался, как они ухитряются воспитывать таких опрятных и умных девушек.

– Наши, что ли, неопрятные? – возмутился Юнгер.

– О наших речи не идет. Они сами себе хозяйки. Труднее в неволе.

– Вы считаете их невольниками?

– А вы нет?

– Хороши невольники! Владеют половиной мира!

– Ничем они не владеют.

– Однако владеют.

– Нет.

– Мистика какая-то!

Адмирал не вникал в их спор. За его спиной было несколько войн, и никогда почему-то он не задумывался о судьбе воюющих сторон, ему было жаль только женщин, не детей даже, а именно женщин, что с ними станется?

Эту свою слабость гросс-адмирал скрывал и даже дома со своими женщинами, женой и двумя дочерьми, вел себя нарочно грубовато.

– Оставьте их в покое. Не расспрашивайте ни о чем. Черт знает что на самом деле происходит.

А шлюпки все шли и шли, они шли со стороны Испании, они шли со стороны Марокко, со стороны Турции. Казалось, сомнут флотилию или их целиком придется втаскивать на борт.

Дрожали готовые отплыть корабли, дрожали дети. Разговаривать расхотелось, исчезло обычное корабельное гостеприимство, да и на каком языке разговаривать!

Однажды на одной из таких остановок капитан Рен подглядел в темноте настоящие эфиопские физиономии и тут же шарахнулся: какие, к черту, евреи? Но делиться своими сомнениями не стал, хорошо хоть молчат.

Какая-то жароповышающая покорность чувствовалась во всем.

Великое «всё равно» объединяло пассажиров.

Рестораны на судах пустовали, судки с едой ставились у дверей кают, и разносящий сконфуженно покашливал, чтобы его услышали, и так же сконфуженно удалялся. Большинство судков так и забирали потом оставшимися, покрытыми толстой коркой жира, и гросс-адмирал, памятуя наставления не тревожить пассажиров, велел сообщать по радио часы приема пищи.

Но и это нисколько не помогло. К судкам не притрагивались. Только однажды команда услышала женский крик из трюма: «Есть, я хочу есть, слышите!»

Но за этим ничего больше не последовало. Никто не появился. Тишина.

Флотилия шла гуськом, напоминая сама себе кормилиц, везущих по аллее парка детские коляски, в которых никого не было.

– Нам обещали совсем другое, – сказал капитан Ценкер, покачивая головой. – Что это за евреи, молчат и молчат?

– Вы надеялись, что они запоют?

– Никогда не видел таких евреев, – продолжал капитан. – Мои болтали, а эти прибитые какие-то.

– Кто это «мои»?

– Ну довоенные. Евреи вообще светские люди. Их появление в обществе всегда вызывало какое-то оживление. Хоть что-то произошло!

– Да, яркий народец, – сказал штурман Винцер. – Интересно, зачем все это.

– Народ шалит, – сказал боцман Момзен. – От народа увозят.

– От нас, немцев?

– Вообще народа, вообще.

Путь был неблизкий, и оставался шанс, что пассажиры все-таки обнаружат себя. Поднимутся наверх, хотя бы взглянуть, куда плывут.

Нет, не выходили.

Стучало в машинном отделении, день начинался, день уходил, и становилось неловко, что ты живешь, дышишь, а рядом с тобой молчат люди.

Будто стыдятся. Что же делать, что делать? Растерянность не могла длиться долго, апатия тоже. Тут было что-то другое. Возможно, изумление, возможно, желание остаться незамеченными, авось пронесет, а может быть, привычка к переездам. Их все время куда-то везли последние годы, и обсуждать происходящее как-то надоело. По прибытии разберемся. Неизвестно даже, интересно ли им, что за пункт назначения, – дай Бог просто добраться до места.

«Кому они мешали? – думал капитан Шварцбек. – Покорный народ».

Он как-то представил, что вернется домой народ, а евреев нет, то есть совсем нет! Не идут навстречу, недоверчиво тебя разглядывая, не смеются немножко громче, чем следует, не стоят у витрин магазинов, жадно обсуждая выставленное.