Афанасий Мамедов - Самому себе

Ну выскочили мы, конечно, Семеныч ломик-добивалку взял.

– С одного выстрела двоих!.. Колян, да ты ведь – стреляла! Ты – ценный кадр. Точно говорю, ты от кровянки не сбледнул с лица…

Я его не слушаю. Я гляжу: а самец-то – бесхвостый, и сразу мысли, мысли в голове одна другой странней наскакивают, теснят друг дружку, выстраиваются: “Вот так. Кто чем-то выделяется, имеет отметину несчастливости, на того валятся и всяческие другие гадости. Вот этого я как-то выделил из своры, и он в бочину три картечины

“девятка” получил”. А я… Я – сын репрессированного. Пусть даже реабилитированного потом, а ведь все равно меточка осталась. Пусть не на мне, она – во мне.

Добычу побросали в кузов.

На связке ржавой арматуры почти опорожнили 0,35.

Семеныч потер об масляную тряпку окровавленные в клочках разноцветной шерсти руки и забрался в кабину.

Поехали обратно. Семеныч искал по радио любимую волну, а у меня все еще крутилось в голове свое, всплыли перед глазами фотографии отца в семейном альбоме (а видна ли была на них отметина какая-либо роковая?). Бумаги по реабилитации со штампами, с подписями размашистыми… Слова-то все какие! Прямо гортань сопротивляется. И выражения какие были в тех бумажках! “Выбыл по литере “В””. Дальше – по смыслу, мол, простите – извините. Ну прямо как в фильме-анекдоте чаплинских времен – муж открывает дверь и видит, что на его супружеской постели кувыркаются, пыхтят; он вынимает длинноствольный кольт, стреляет, убивает, а после выясняется: он этажом ошибся.

Приподнимает шляпу, дескать, ой, извините, и уходит, пока не клацнули наручники на руках. И кто же на отца моего донес? Кто? Кто?!

– Налей-ка мне еще, Семеныч.

Выпил, а все равно не полегчало.

Уже давно можно пойти в уже давно не очень страшный, известный

“Серый дом на горке”, предъявить там паспорт, и принесут “дело” из архива, садись читай, разрешают даже курить, вот только подписи свои ставишь на документе, в котором обязуешься не разглашать фамилии людей, проходивших по “делу”, ну и, само собой разумеется, не мстить никому. Садись. Читай. Кури. Все это можно. Вот только мстить – ни-ни! Но думать ведь об этом не запретишь. Гос-споди Вседержитель, это же в какой соблазн вводят людей! Сколько, должно быть, ледимакбетовских сюжетов в наших мценских уездах родилось! Сколько соперников с помощью попросту чернила да бумаги убрать с дороги можно таким образом! Почему дядя Антон так напрочно прижился в нашем доме? Да, конечно, это и его дом, доставшийся в наследство им с отцом, но он-то мог квартиру получить: в стройтресте ведь работал, фронтовик, почет и все такое… А почему он не женился никогда?! И почему он после маминой кончины вскоре тоже?..

Я только в эти минуты и понял суть никак не доходивших до меня перестроечных воплей о всеобщем покаянии. Зачем, казалось бы, и в чем нам каяться, особенно тем, кто не служил в ЧК, КГБ и даже партбилета не имел? Но, может быть, и в самом деле как-то очистился бы воздух, ну эта наша аура, коллективный дух над многострадальной нашей от тайги до британских морей?.. Вот, между прочим, немцы-то покаялись, хоть Бёлля почитай, хоть… (больше не вспомнилось), и у них дальше все путем пошло, по-человечески. Впрочем, ведь их же победили, разгромили! А битому всегда способней каяться. Понятно, гром грянул – ну и давай креститься.

– Колян, слышь-ка, вот…

Напарник вторгся в мои мысли. Он вторгся с чем-то очередным, как водится, неандерталисто-дебильным. Меня это проняло внезапно. Я с новой силой осознал себя “бесхвостым”. Да, да. “Бесхвостый” я, если вынужден вот с таким…

– Давай подбрось меня домой. Сегодня мне пораньше надо.

– Чего это? А то б немного еще покрутились, самку корейцам бы отвезли, обмыли бы, слышь, Колян?

– Я не могу.- И чтобы сразу прекратить все уговоры: – Сегодня женщина должна ко мне прийти. Надо прибраться, помыться, побриться.

– Везет кому-то. И жена молодая у него и жен-щи-на еще!

Я поглядел на завистливый профиль Семеныча, задержал свой взгляд на бородавке у скулы – надо же, вокруг серебрится щетина, а из нее прет черный волос. Если бы в нашей стране было левостороннее движение, как в Англии, Австралии, Японии, я бы хоть не замечал этой бородавки…

“Ты подохнуть должен! И чем раньше, тем легче будет земле-матушке”.

Поскольку пожелание такое не только не было исполнено, но даже и не высказывалось вслух, вся злая его сила вовнутрь обратилась. “А мне еще общаться приходится с таким вот быдлом. Падло опущенное.