Александр Мелихов - Интернационал дураков

Из огненного конского глаза начали струиться слезы, но из заплывшей малиновой щели не пробилось ни слезинки. Народ ее больше всего волнует – узнаю брата Гришку… Прочность ее химер меня даже немножко успокоила – как будто она что-то говорила и о прочности черепа, где они хранились.

И рентген это подтвердил – доктор еще издали покивал успокоительно.

Но не успел я разжать окаменевшие мышцы, как Гришка уже печально улыбнулась мне с каталки уцелевшей половиной рта (на свернутый нос я старался не смотреть): “Бедный ты, бедный… Я надеялась… Развяжу. А опять… Повисла”. – “Ну что ты мелешь…” – сквозь зубы процедил я почти с ненавистью. Мне и правда требовалось только выпросить у моей владычицы увольнительную до завтрашнего вечера, но все Женины телефоны были выключены либо пребывали вне зоны действия сети.

Я всю ночь вертелся на желваках коммерческого тюфяка, пропитанного кровью и желчью многих поколений, изредка скуки ради навещая наш отдельный сортир, а Гришка, видимо, чем-то вмазанная, спала сном настолько мертвым, что я время от времени даже задерживал дыхание, чтобы расслышать, как она хватает запухшим ртом тяжелый больничный воздух. Однако стоило мне приблизиться к выходной двери, как она сразу приподнимала голову и сквозь стон (у нее от малейшего движения поднималась тошнота) взывала ко мне: не уходи… только не сейчас… пожалуйста… ты же такой добрый…

И я возвращался. А Женины телефоны упорно пребывали вне зоны действия сети. Не знаю, три дня или три месяца, помню только, что в тот день (видимо, это все-таки был день – когда спишь урывками, вообще перестаешь соображать, на каком ты свете), носоправ упрятал ее выпрямленный нос в гипсовый чехол, а заплывший глаз приоткрыл залитый кровью белок.

– Иди уж… Не мучайся, – скорбно улыбнулась она уже и второй, раздутой половиной рта. – Твоя зазнобушка… Заждалась.

Да при чем тут… Я просто… Автоответчик… Тут же обратно… Я бормотал, мелко, по-японски кланяясь и пятясь к спасительной двери.

В мире снова царила тьма, фабрика по-прежнему сверкала безжалостными квадратными очами, но меня впереди ждали полчаса такого счастья, по сравнению с которым адская вечность была ничто.

Однако у Гришки были длинные руки. На электрическом Кокушкином мосту я глянул на свою сверлилку и чуть не заплакал: ну неужто же я не выслужил двух часов!.. И мне внезапно показался не таким уж и чудовищным анекдот о попавших в аварию супругах: на нем ни царапины, ее увозят в реанимацию. Через два часа хирург докладывает: позвоночник сломан – ходить не будет; лобные доли разрушены – говорить не будет; остальные органы в порядке, проживет лет тридцать. Муж начинает сползать со стула, но хирург снисходительно треплет его по плечу: да пошутил, умерла, умерла…

К моему недоверчивому изумлению, Гришкин голос сквозь все одышливые паузы звучал почти счастливо и даже торжественно:

– Мне только что… звонила твоя… Евгения Михайловна. Все мне рассказала. Какой же ты… дурачок. Почему ты мне сам не рассказал?

– Что не рассказал?.. – лобные доли были-таки задеты…

– Что ты так стесняешься… Ну, своего невроза. Что ты придумал роман с ней… Чтобы доказать мне… Что ты это… Можешь. А у вас с ней…

Ничего… Не было. Ты любил всегда… Только меня. Как же я… Сама…

Не поняла.

Я так и застыл над канавой, разиня рот.

– Я понимаю… Мужчинам трудно… Но теперь… По-другому.

Добравшись до Жениной двери, я уже ясно понимал, что передвигаюсь внутри какого-то бреда, а потому не так уж и удивился, когда в ответ на хрустальное “чи-жи2к, пы-жи2к” из двери после всех положенных клацаний выглянула морщинистая японская старушка Женя. Совершенно седая .

– Заходите, заходите, мне Женя сказала, что вы зайдете, – с хлопотливой провинциальной приветливостью зачастила она. – Как вы так ночью один не боитесь ходить? Бандиты таких и любят – молодых, сильных…

Я выбирал, куда осесть, а седенькая Женя все частила и частила.

– Она меня вызвала квартиру сдать, у нее всегда так – пых, и полетела! Теперь в Израиль ей приспичило… Я спрашиваю: а на что ты жить будешь? На Святой земле, говорит, Господь никому пропасть не даст. Ну, поглядим, поглядим, даст или не даст. Она всегда была придумщица. То сочиняла, что она подкидыш, из дома убегала, ребятишек пугала, что привидений каких-то видит на улице… Теперь придумала нам еврейскую родню. Да откуда у нас в Ежовске евреи,

Резники да Кишиневские – вот и все наши евреи! Она очень хорошо про вас отзывалась, только просила адрес не давать. Правильно, я считаю