Валерий Попов - Третье дыхание

Надо как-то смягчить все. Купить ей выпить? Ну нет! Опять я окажусь в непотребном виде в том окне-телевизоре напротив, вызывая ненависть: такой “благодарности” от нее мне не надо, я ее не заслужил, и как-то не жажду. Надо отвлечь ее куда-то, где этих ужасов нет. Давай сочиняй рай, писака, а старческое свое бессилие подальше засунь.

– Ну чего? – Потирая ладошки, словно чуя что-то вкусненькое, я вышел на кухню.

Нонна рывком вытащила себя из узкой щели между шкафчиком и холодильником, видно, пыталась бессильными своими ручонками раздвинуть их. Неужто такая отчаянная жажда? Вот она, расплата за веселую жизнь, которую я воспевал так упорно! Я воспевал – а страдает она. А веселились-то вместе – вместе и отвечать. Хотя – что мои моральные муки по сравнению с ее физическими, а точнее – химическими!

Что слова могут? Но другого средства у меня нет. Пока мы говорим с ней наши слова (“пра-д-ва”, к примеру), мы еще вместе, веревка не оборвалась. Оборвется – и Нонна полетит в бездну, из которой ее мне уже не достать. Ну! Открывай рот! Или только для посторонних ты сочиняешь что-то утешительное, а как беда близко подошла – не способен?

“Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга” – осталось только для постороннего использования, а мы – не выдержали? Я оглядел поле боя, понял, что повергло ее в такое отчаяние, требующее немедленного выпивания: на столе была местами прожженная гладильная доска, рядом сипел паром утюг. Натюрморт простенький, но для нее – страшный.

Душевная слабость ее достигла предела: раньше все было ей интересно и легко, все в доме сияло, теперь ей в тягость любое усилие. Сразу – отчаяние, и тут же – в шкафчик. Холодильник не сдвинуть ей – долго ей мучиться с этой дверцей, думая, что там что-то есть! Ну и пусть лучше /это/ думает!

С веревок, протянутых в кухне, свисала, как летящий дракон, полузасохшая простыня – предстоящая битва и угнетала Нонну.

– Ишь ты, чудовище какое! – Я сорвал простыню с веревки, кинул на доску, топая утюгом, начал небрежно гладить, чтоб не подумал никто, что у нас тут какие-то трудности!

– Конец по полу волочится… грязный будет! – робко показала пальчиком она, слегка смущенная.

– Ну и что? Пр-ростыня и должна быть гр-рязная! Пр-равиль-на?

– Пр-равильно! – подтвердила она.

– И отлично! Вот так вот! – Я небрежно швырнул “растоптанного дракона” в кладовку (он плавно и нежно опустился на бюст Толстого), потом воинственно огляделся: ну кто еще мешает нам жить? Никто больше не признался… Дальше что? Надо развивать успех, пусть даже такой, не давать ей горюниться, падать духом.

– Смотри – погода отличная!

Сам вовсе не был в этом уверен.

– …пойдем?!

– …Куда? – устало проговорила она.

Да уж не в пивную же!

– Ну… просто так… погуляем!

– …А, – без выражения проговорила она и, помолчав, кивнула в сторону отцовского кабинета. – Тогда и этого надо брать… а то сидит целые дни, даже фортку не открывает!

Все-таки как-то они заботились друг о друге, пока я там где-то блистал, и в ссорах их больше человеческого, чем в докладах моих на тему этики.

– Ну давай… – произнес я неуверенно. Прогулочка будет еще та! “В одну телегу впрясть не можно коня и трепетную лань!” Вознице – то есть мне – нелегко придется. Тебе вообще придется нелегко – легко, как это ни прискорбно, тебе, наверное, не будет уже никогда. Тяжелей

– будет! И, глядишь, еще эту прогулку вспоминать будешь как рай!

– А? – Отец ошарашенно поднял лицо от книги: почти ложится на страницу, когда читает. – Гулять?! – С вожделением поглядел на книгу. -…Ну давай.

Тоже, видимо, жертвует собой. Да и Нонна идеей не горит – одну туфлю надела, другую держит в руке и, прислонясь к стенке, откинув в отчаянии голову, закрыв глаза, сидит на маленьком стульчике в прихожей. Мне больше всех, что ли, нужно? Мне – только и гулять: три книги не успеваю закончить, мне бы сидеть и сидеть – а уж никак не гулять в рабочее время, ублажая ближних, которые не хотят сами себя в порядок привести!

Мы вышли из двора, пересекли Невский, косо освещенный. Ч-черт! Вроде бы самое красивое место на земле – плавный изгиб улицы к величественной арке Главного штаба, – но все раскопано, перерыто, ржавые трубы, идти надо по грубо сколоченным, шатающимся мосткам – бурная подготовка к юбилею города, даже еще более, наверно, мучительная, чем будет сам юбилей!

Отец, стоически улыбаясь – мол, я терпелив, все снесу, – при этом специально, похоже, раскачивал хлипкие перила, демонстрируя, как все нынче плохо. Нонна застыла в злобе, не глядела на меня – мол, если хочешь меня мучить, так мучай хотя бы дома, а не у всех на глазах.