Валерий Попов: Третье дыхание

– Извини! – я Бобу сказал. Он стоял, голову закинув, удерживая кровь. Для бегства лучший момент. Вытащил Нонну – сначала на лестницу, через двор – и домой.

– Ве-еч! Я правильно сделала? – поинтересовалась она.

– Правильно, правильно. Но, – перехватил ее руку, – свет лучше не зажигать!.. И давай ляжем-ка…

Чтоб площадь обстрела уменьшить.

– Я понимаю, Веч!

Полночи я думал, что это мы от страха дрожим. В половину четвертого усомнился в этом. К батарее подполз. Так точно! Побулькали – и отключили. Сейчас бы печь с кизяками! Размечтался. Нонна этому положила конец. Будем гордо дрожать! Впрочем… по-пластунски до кладовки дополз и, толкая перед собой электропечку, как щит, обратно вернулся. Включил. Дорого! Но как быть? Услышал, что батя за спиной тоже дырки в розетке вилкой нашаривает. Согревшись, уснули.

Проснулся – и сразу зажмурился: солнце свесило во двор грязную ногу.

Осенью не часто выпадает такой день. Заслужил?

Встал во весь рост. А как надо? В детективе не очень уверенно чувствовал себя. Не мой жанр. Может, и не примет он меня? – спасительная мыслишка.

В ванную пошел. Отец выставил на лазурном глянце новую серию удачных плевков. Но я знал уже, как с ними бороться: наиболее цепкие ногтем подковырнул. Нормально день начинается! Так бы и шел!

На забинтованный свой пальчик, впитавший грязь разных стран, кровь ног отца, смотрел. Кровь носа моего друга, к счастью, не впитал.

Доктор сказал – если оживет через месяц, значит, оживет. Моральный фактор членовредительства в борьбе с соблазном как-то поблек. Такие подвиги не нужны. Нужны пальцы. Как бедной родственнице отца Сергия.

Вот та действительно святая была: ни о какой святости не помышляла, а просто – мучилась вместе со своей семьей.

Так что кого тянет к святому членовредительству – тому советую сначала Льва Толстого внимательно прочитать.

Дверь в ванную распахнулась. Нонна. Помню, ветхую ее рубашку из-под подушки брал, целовал. А теперь она сама стоит в этой рубашке!

– Ой! Ты уже здесь, Веч!

Я уже здесь! Стою, об-нов-лен-ный!

– А помнишь, Нонна, поэт-песенник Резник, ныне миллионер, стихи тебе написал: “Нонна, Нонна – ты мадонна!”

– Помню! – кивнула она.

Завтрак вместе готовили. “Все было приносим-о и съедаем-о” – любимая наша фраза из “Старосветских помещиков”.

– А помнишь, Веч, – она на меня вдруг лукаво глянула, – у нас на лестнице была надпись: “Я тебе разрешаю все”?

– Ну… когда это было! – отвечал я. – До ремонта. Лет двадцать назад! Да и не я это писал.

– Точ-чно? – смотрит на меня она.

– Точ-чно! – отвечаю я. Чую легкое беспокойство. – Но теперь, я надеюсь, будешь прилежно себя вести? Годы все же.

– Нь-ня! – весело отвечает она.

О такой и мечтал?

– Ну все. – Она оглядывает стол, сдувает прилипшие волосы со лба. -

Зови!

– А давай – лучше ты позови! Как раньше!

Об этом, можно сказать, мечтал долгими осенними вечерами.

– Да не услышит он!

– Это – услышит.

– Точно! – смеется она. Набирает в грудь воздуху и тоненько вопит: -

Идити-и! Все гэ!

Тишина. Не слышит? Я иду к нему. Пишет, почти упав на стол.

– Ну! Ты идешь? – спрашиваю я.

Приподнимается, смотрит.

– Ка-ныш-на! – весело произносит он.

Появляется наконец. Весело поглядывает. Но это – не из-за пищи.

Наверняка придумал что-то.

– Бодр-р-рое утр-ро! – произнес. Неплохая шутка. Усаживается. -

Помню, при царе еще… – начинает неторопливо… Снова – “про кошку в лаптях”! Но сейчас, надеюсь, чуть в другой трактовке? Да и Нонна это не слышала – ей полезно услыхать.

– …Ну, спасибо, Нонна, тебе! – Плотно позавтракав, он встает от стола.

– На здоровье! – радостно Нонна отвечает.

Рай?

– Ну… теперь прими таблетушки – и порядок! – говорю.

Она послушно кивает, роняет голову на грудь. Бормоча над списком, выламывает из пластин таблетки, ссыпает в горсть и, лихо размахнувшись, закидывает в пасть. Таращит глаза якобы в ужасе… потом губы ее расплываются в умильной улыбке. Довольная, поглаживает по животику.

Моет посуду. И после нее я нахожу все таблетки в раковине.

– Ну, я пойду, Веч?

– …Погоди! Я с тобой… Хочу дубленку на тебе посмотреть.

– Какую, Веч?

Может, хотя бы дубленка нас спасет?

О! – я достал пакет. Чуть его вывернул – дубленка сама, упруго, как львица, выпрыгнула и пышно разлеглась на тахте.

– Это мне, Веч?

– Тебе, тебе! Надевай.

– Ой, а я ж гряз-ныя! Не мылыся еще!