Алексей Рубан - Три дня и три ночи

Сквозь замызганное стекло я наблюдаю за унылым городом, где мне суждено было родиться и придется умереть, пью пиво и ни о чем не думаю. Потом еще некоторое время сижу под своим балконом и растягиваю вторую бутылку в ожидании, пока в комнате наших постояльцев не погаснет свет. Когда же я открываю двери своей квартиры, то часы показывают уже почти полночь и я не испытываю других желаний, кроме как завалиться в кровать. Каким-то образом мне все же удается заставить себя пройти в ванную и хоть немного продезинфицировать мылом следы сегодняшних неудачных приземлений.

Заходя в спальню, я слышу, как из прихожей доносится слабый писк электрического будильника, возвещающего о наступлении новых суток.

Почему-то меня посещает мысль, что последнее очень символично, но мне так и не удается понять, что под этим имеется в виду.

Я – лис. Да-да, именно лис, тот самый, который живет в норе и ворует кур у крестьян, создание хитрое, потому что вечно голодное. Услышав обо мне, не нужно вспоминать Домино, гордого чернобурого красавца, пожалуй, самого известного моего сородича. С последним я не имею ничего общего, ну а если вам так уж хочется аналогий, то для меня ближе всего находятся усталые и затравленные персонажи рассказов болгарских писателей, к которым я время от времени возвращаюсь, когда испытываю желание ненадолго вернуться в пору своего детства.

Если у вас получится – найдите их и прочитайте, тогда мне не придется рассказывать вам о своей жизни. С зари до заката я рыщу по лесу, нос по ветру, в постоянных поисках пищи, испуганно вздрагивая от каждого шороха и унося ноги прочь, едва зачуя отвратительный запах стали, пороха и псины. Меня клянут люди, ненавидят собаки, а во всех книгах обо мне я зовусь рыжим разбойником или наглым вором.

Никто почему-то не вспоминает, что жену мою еще прошлой весной после долгой погони настигли и разорвали на куски гончие. Я выбивался из сил, чтобы прокормить четыре пушистых комочка, наших детенышей, так страдавших без своей матери. Однажды, вернувшись с охоты, я обнаружил нору пустой. Пока меня не было, старый пропойца-лесник со своими дружками выследил мое жилище и покидал в мешок несчастных малышей, чьи шкурки скорее всего пошли на шубу одной из богатых дам их высокого общества. Я же с тех пор брожу по лесу в полном одиночестве, не имея даже постоянного пристанища. Напишите об этом, имейте смелость хоть раз сказать самим себе всю правду. Быть может, когда-нибудь ваша книга попадет в руки Лайт, и тогда она проникнется ко мне жалостью, отыщет в лесной чащобе и заберет с собой в город. Я согласен даже жить в клетке, только чтобы видеть ее каждый день, слушать ее голос, знать, что она рядом. Об этом лучше всего мечтать ночью, потому что иногда, пускай и очень редко, желание, загаданное перед сном, может сбыться, а если нет, то хотя бы присниться, на краткий миг воплотившись в реальность… Впрочем, не нужно, ведь утром после таких грез обычно бывает еще хуже. Да и не придет за мной никакая Лайт, ведь она – это просто образ, который я сам взлелеял на свою же собственную беду. Уж лучше я просто отключусь и проведу в мертвом, ничем не тревожимом забытье сколько-то там часов, и точно так же, как у лисицы из одной из тех историй, ноги мои еще долго станут слегка подергиваться, словно бы я продолжал свой бесконечный бег неизвестно куда.

Ну вот и все. Три дня и три ночи, отведенные мне на то, чтобы как-то изменить свою жизнь, окончены. Круг замкнулся, шанс безвозвратно упущен, и я вновь жду встречи со стерильным голосом из ниоткуда.

Только теперь нет ни падения, ни белой массы внизу. Я стою в кажущемся бесконечным тоннеле, заполненном неестественным темно-синим светом, а из-под ног моих в обе стороны убегают покрытые ржавчиной рельсы, которыми, видимо, не пользовались уже много лет.

Все это уже было раньше, но как я ни напрягаю память, так и не могу вспомнить, где и когда. Тем не менее в глубине души я чувствую, как важно для меня знать, откуда мне знакома вся окружающая обстановка, и поэтому я не прекращаю своих попыток. Внезапно приходит голос. Как и тогда, он доносится отовсюду, однако в этот раз его уже нельзя назвать выхолощенным. Я по-прежнему не взялся бы ничего сказать по поводу того, кому он может принадлежать, но теперь в бесцветном звуковом потоке проскальзывает некая окраска, что-то среднее между непониманием и укором. Есть и еще одна разница: в отличие от моего прошлого сна сейчас ко мне обращаются с вопросами, и я могу отвечать невидимому собеседнику, чувствуя себя сказочным героем, попавшим в гости к бесплотным хозяевам очарованного замка.