Роман Сенчин - Лед под ногами

– Э-эх-х, – протяжно вздохнул Игорь, – прав он был, не так мы живем.

Совсем не так. Вроде, и возможности есть, и силы, а… Ведь этот журнал-то я зачем замутил? Чтоб легче было свои группы пробивать, пиарить. И тебя, Дэн… И вот – затянуло, и ничего уже не хочется.

Музыку не слушаю практически, ничего не читаю, ни за чем не слежу.

Жена, дочки, а тоже… настоящей любви к ним нет. Одноцветность изо дня в день. И как из нее выбраться… Как у “Зоопарка”, помнишь? -

“Ты видела свет, ты писала стихи. Скажи, куда все это ушло”. А вот ушло, и хрен знает куда.

В дверь поцарапались.

– Можно? – голос Наташи.

– Да, заходи, – отозвался Игорь. – Садись. – Полез за рюмкой.

Чащин уступил ей кресло; Наталья тут же провалилась, колени взметнулись выше лица.

– Ой! – Выбралась, торопливо-смущенно стала оправлять юбку, пряча под ней продолговатые, стянутые коричневыми колготками ляжки; Чащину вспомнилось стихотворение про женщину, которой все дарят цветы, но не делают главного. Наталье, наверно, и цветы не особо дарят – просто поглядывают на нее с ленивым, полусонным вожделением…

– Выпьешь, Наташ? Сегодня надо, – говорил Игорь, наполняя рюмки. -

Геннадий Борисыч погиб. Поехал на рыбалку, и – лед провалился…

Помянем.

Наталья смотрела на начальника и сочувствующе кивала. Выпила, осторожно соснула дольку лимона. Наконец отважилась спросить:

– Извини, Игорь, а кто это?

– Что?

– Геннадий Борисович?

– Да Дегтярев! Приходил к нам такой… богатырь. Мы его статьи давали о туристах. Помнишь?

– А, да, да. Ужас какой…

– Да-а. У меня статьи лежат его новые, фото. Надо дать в ближайшем номере… Вообще, – Игорь отвалился на спинку кресла, – посвятить бы ему, по-хорошему, большой материал. Таких людей теперь единицы…

Пришел верстальщик Егор, и ему Игорь сообщил о гибели Дегтярева.

Помянули. Потом появилась Настя из отдела спецпроектов, потом – Инна из отдела красоты и здоровья… Бутылка опустела, и Чащин вызвался спуститься в ближайший минимаркет за следующей. Прикупил еще и лимонов, горького шоколада. На душе было свободно и легко, как бывает после сотни граммов коньяка; Игорь из грозного начальника снова стал другом… Чащин с трудом сохранял на лице траурную маску.

– Ну шевели-ись, опаздываем! – Димыч снова тащил его куда-то.

Было еще светло, хотя солнце скрылось за многоэтажками, под ногами похрустывал ледок, но ветер дул теплый, словно бы из метро.

Чувствовалось, что скоро весна.

– Дэн, блин, десять минут осталось…

Чащин не убыстрил шаг, но и не протестовал, не поворачивал назад, хотя идти не хотелось. Рот раздирала то ли нервная, то ли сонливая зевота.

Пересекли забитую машинами Триумфальную площадь, через широкую арку вошли на Первую Брестскую.

– Так, где-то здесь, – забормотал Димыч, допил свое пиво, поставил бутылку на тротуар. – Где-то здесь уже…

– Слушай, тебе не надоело? Ты ведь божился, что больше с ними никаких дел.

– Я и не имею. Я сам по себе. Просто интересно же, как Сергей эту

Собачиху раздолбанит. Согласись.

– Или она его…

Возле дверей “Клуба на Брестской” – приличная очередь. Двое парней в черной форме охлопывали входящих, проверяли сумки, пакеты, рюкзаки.

– Опять эти шмоны! – сморщился Димыч. – Везде шмонают. Демократия, блин. Вот оно, желе, густеет.

– Какая обстановка, такая и демократия, – сказал Чащин. – Сам же говоришь – все бурлит, вот-вот взорвется.

– И что, кто-то сюда бомбу притащит? Да если и притащит, то по-хитрому как-нибудь, а не в сумке.

– Они выпивку ищут, – сообщил стоящий чуть впереди низенький чернявый юноша в ярко-синем пышном пуховике. – Спиртное проносить запрещено, – кивнул на “Туборг” в руке Чащина. – Не нужно видеть политику там, где ее нет. Все проще. Или сложнее.

– М-да? – усмехнулся Чащин, но допил выдохшееся, горьковатое пиво и, сделав шаг в сторону, опустил бутылку в урну.

В центральном зале клуба было битком. Ни одного свободного стула; кое-кто сидел на полу перед сценой, человек семьдесят стояли, опершись о стены. Воздух был выдышанный, тяжелый, но, несмотря на недостаток кислорода, многие курили.

Публика собралась молодая, шумная, жизнерадостная. Наверно, студенты первых курсов. Неприятно выделялись люди постарше – мимо Чащина вразвалку прошел смутно знакомый, виденный как-то по телевизору толстый, плохо выбритый дядька, тяжелыми низкими бровями напоминающий пивного алкаша советских времен; быстро лавируя меж тел, как большая рыба среди водорослей, к сцене пробрался тоже полный, тоже с клочками щетины на лице, неопределенного возраста (но