Наталья Смирнова - Диспетчер

Кудряшки ее при этом гневно выплясывали джигу.

Вечером Оля сообщила, что найти Бондаренко не получается. Она разыскала только одного художника из тех, кого этот тип облагодетельствовал, и надо к нему съездить, вдруг хоть что-нибудь…

Она всхлипнула – оказалось, что Курт разбил дома зеркало и сломал ее лазуритовый браслет. Чертов Курт. Певец быстро согласился ехать к художнику, испугавшись, что она снова зарыдает.

Потом он лежал на спине и думал. Оля всегда создавала между ними барьеры и возводила препятствия. Каждую ее милость приходилось выслуживать, а выслужив, ты оказывался перед новым барьером. Вначале его дрессировали, потом выставили за дверь. Но фантомная там, где раньше была Оля, его отнятая часть не утихала. И как только он видел ее, боль возвращалась, а годы дрессировки давали о себе знать.

Художник отыскался на мебельной фабрике. Фабрика выстроила себе респектабельный дом. Каждый подъезд – трехэтажная квартира. Хозяин встретил их лично, и они долго поднимались по узкой лестнице наверх, в комнату с картинами и мольбертом. По пути попадались странные предметы. Коробка с ацтекским орнаментом, языческий божок с плетьми рук, зеркало в раме из листьев. Потом послышались шаги, и появилась ухоженная женщина в очках, со следами длительной выучки, головой бухгалтера и фигурой наяды. Она поставила поднос и ушла, молча кивнув гостям.

Певец со спутницей сели в кресла, он медленно поднес к губам чашку с ароматом хорошего кофе, рассматривая художника с длинными пепельными волосами. Светлые застывшие глаза, перебинтованные кисти, невозмутимость индейца. Его фамилию певец отгадал бы сразу.

Как-никак он воровал его полотна, а не узнать эту грубую размашистую руку было невозможно.

– Если вы насчет картин, я не продаю и не пишу, – сказал художник. -

То, что на стенах, – копии старых работ.

– Почему? – поинтересовался певец.

Лицо хозяина мгновенно искривилось. Спокойствие было нарушено, и в облике проступила болезненность.

– Их снова купит Бондаренко.

Картина – не более чем искусно сделанная вещь, подумал певец, и потому является товаром. Дальнейшая ее судьба в руках владельца. Или нынче продавец сам выбирает себе покупателя?

– А где, по-вашему, должны быть ваши картины? – спросил он.

– У меня, – последовал загадочный ответ.

Это сомнительно, решил певец. Какая-то поза или декларация независимости. Ладно, это он обдумает позже. У него было конкретное дело.

– Мы к вам как раз насчет Бондаренко. Нам он нужен срочно, верней, не нам, а господину Курту Вайману. Насчет благотворительного фонда.

– Я не в курсе его дел. Мы скорее приятельствуем… Приятельствовали,

– поправился художник.

– А что у вас с руками? – Певец решил сблизить дистанцию.

– Порезался леской.

– Если хотите, у меня есть знакомый китаец. Лечит всех от всего.

Художник промолчал, во взгляде легко просквозила и ушла неприязнь.

Певец вдруг загляделся на “Пастушку”, негритянскую девочку среди пустыни, с огромными ногами гуся. Просто черный силуэт на желтом.

Стало тихо, так, что доносился едва слышный шум шагов и какое-то легкое поскрипывание. Звук шел снизу, и певец догадался, что он сам раскачивает плетеное кресло. Им овладело тягостное чувство. Редкая, медовая, вязкая печаль. Воздух в этом доме оказался для него слишком тяжел, картины загоняли в ловушку. Освободиться от них казалось невозможно, это был плен.

– Спасибо, не нужно. – Ганшин поймал взгляд в сторону смешной кучерявой пастушки, и в глазах промелькнуло страданье. – Я бы хотел вернуть их себе… Я имею в виду картины. Но я зарабатываю медленнее, чем они дорожают.

– Пишите дру… – Певец решил не продолжать. Разговаривать с этим человеком было бессмысленно, на страданье, стоявшее в его неподвижных глазах, смотреть было совестно.

– Слишком много вложено, – продолжал художник. – Если нет правильного места, пусть будут у меня. Ну, как невезучие дети. – Он попробовал улыбнуться, но вышло криво.

– Хотите, я их куплю? Те, что напишете. Я лучше Бондаренко. Его ищет милиция, а меня – нет.

– Очередное шоу. – Ганшин отмахнулся. – Бондаренко любит покрасоваться. Поинтригует – и вернется. Вас тоже интересуют картины? Пустые люди часто клюют на яркое.

Оля с певцом переглянулись. Он попал в смешное положение. Как девица, предлагающая свои услуги клиенту, который артачится.

– Ты думаешь писать набело, без помех и классиков, – продолжал художник. – Но время отсекает самозванцев, и только старое отвердевает, превращаясь в скрижали. Чем мертвей, тем дороже, понимаете? Искусство идет в направлении, обратном жизни. Против течения, вот в чем фокус. Чем больше в картинах старого и мертвого, тем выше цена. Самый мертвый и дорогой – Айвазовский.