Роман Солнцев: Год провокаций

– Сволочь!.. – прорычал Никита и дернул за руку сотрудника милиции.

Хотел попытаться вывернуть – видел в кино. Но по неопытности не успел: на него обрушился с резиновой палкой второй милиционер.

Никита зло плевался, большой нос его был разбит, по губам текла кровь.

– Суки!.. Менты продажные!..

– За продажных ответишь!.. – Ему невыносимо больно скрутили руки, толкнули куда-то вверх, в темноту, в большую машину, как через секунду он понял – в автозак.

Пол дернулся под ногами, Никита упал на грязное мокрое железо, его повезли.

Ну и хорошо. Очень хорошо.

О золотистой косе своей жены дядя Леха Деев не зря вспоминал сплошь и рядом, он клялся ею, когда хотел особо подкрепить свои слова. И тому были причины удивительные.

Несколько слов о биографии Алексея Ивановича, пока измученный Никита лежит в забытьи на узкой железной шконке в изоляторе временного содержания.

Когда-то, в сороковые годы, Леха Деев, сирота, из ангарских погорельцев, паренек с кудрявым чубом и глазищами, сверкающими, как полыньи на весеннем льду, окончил с красным дипломом художественное училище им. Сурикова, вполне умел изобразить с натуры хоть человека, хоть корову, да вдруг с ним что-то случилось – принялся рисовать странные видения: колеса в небесах и лучи, а то и глаз желтый в стороне, а то и рыбу, глотающую лошадь. Понятно, что Худфонд его юношеские картины не закупал. Да что коммунистический Худфонд – эти холсты-картонки и даром-то люди брать боялись: явное влияние буржуазного Запада. А художнику жить надо. А насиловать себя, поехать, например, на строительство ГЭС, чтобы малевать огромные краны КБГС-1000, какие усердно малевали малиновою краской знатные художники, он не мог.

– Простите меня, я с Ангары, я глупый, – говорил он о себе, часто-часто моргая, как ребенок. – Мне трудно даются прямые линии.

Он было принялся весело и бегло строчить карандашиком за маленькие деньги портреты знакомых – его немедленно предупредили:

Красносибирск не Монмартр, за предпринимательскую деятельность светит срок. Деньги можно получать только через Худфонд.

Жил Алексей бедно, в горбатом из-за осевшего берега бараке речного порта, куда его еще студентом впустил начальник порта Херсанов в благодарность за красиво изображенный старый двухтрубный пароход

“Святитель Николай”, на котором, по данным историков, молодой

Ульянов-Ленин уплыл в Шушенское в ссылку. Эта картина долгие годы висела в кабинете Херсанова, вызывая одобрение всех московских заезжих чинов. Правда, кое-кого смущало: почему из одной трубы дым тянется в одну сторону, а из другой – в другую? Куда же, дескать, плывет пароход? Начальник нашел умный ответ: над Енисеем ветер ходит кругами. А один местный искусствовед разъяснил в газетной статье (но это уже в годы горбачевского послабления): дым течет в разные стороны, потому что художник хотел показать метания юного Ленина. (А уже при Ельцине этот же искусствовед написал, что всё проще: Деев изобразил сразу оба рейса – и в Шушенское, и обратно… Но это к слову.)

Итак, молодой живописец жил бедно, краски кончились, карандаши укоротились, и стал он, глядя через зеленоватое оконце вниз, на ослепительное стремя Енисея, попивать водку. Загадка чисто российская: откуда берутся деньги на водку?

К нему заглядывал сосед по бараку, бывший бакенщик, ныне на пенсии, старик Иван Иванович Шухер. Беззубый, с лицом лошади Шухер уверял, что он – чистокровный русский, из православных немцев елизаветинских времен. А почему фамилия еврейская: выдавая ему справку, ошибся писарь в зоне – у отца фамилия была Шехер, а он черканул: Шухер.

– Вы мне как старший брат! – развеселился Леха Деев. – В детстве меня тоже пацаны на шухере держали – ростом мал, а глаза зоркие.

Дед, гордитесь, такая фамилия – судьба!

– Но с ворами я не дружил никогда! – обиделся и заплакал седой старик.

– Однако вы, я понимаю, стерегли всю жизнь фарватер? Чтобы корабли не разбились, не сели на мель?

– Это верно, – согласился сосед.

– Вот видите! А моя фамилия Деев. Если Добродеев, я бы знал, что должен делать добро и больше ни-ни. А я просто – Деев… стало быть, обязан всё перепробовать… то есть своим умом дойти до сути, до сердцевины, как писал один поэт, фамилия вроде Сельдерей или Петрушка…

И при этом Алексей хохотал-заливался, прикрывая ладонью уже тогда редкозубый рот.

– Не надо мной ли ты смеешься? – строго вопросил старик Шухер. И получив заверения, что нет, что над врагами социализма, мигом притащил из своей комнаты завернутую в газету “Правда” бутылку водки. – Как самому-то в голову не пришло – насчет Шухера!.. За ваш ясный ум! Вы, пожалуй, и Косыгина заткнете за пояс.