Екатерина Ткачева - Я не помню

Я не придумала, что ей сказать, а потому встала и хамски, по-английски ушла. Утекла. “Пусть дед сам расскажет, кто я, а мы потом разберемся”.

– Дед, я тебя люблю! – вопила я, кубарем скатываясь по лестницы.

Все, могильная плита с плеч – нашлась! Теперь я ее не оставлю. Я была счастлива – впервые за свою жизнь.

Тропинка от электрички была облита росой. Во-о-он в том домишке окопался мой приятель. Он не детдомовец, нет. Его старички-родители живут в городе, а он сбежал от них. Его тонкая, ранимая душа, видите ли, не выносит постоянного присутствия посторонних. Ему нельзя мешать мыслить.

В свое время Лёнчик окончил медучилище – смешно, да? Мне тоже.

Большего лицемерия и представить не могу – Лёнчик, произносящий

Гиппократову клятву! Этот увалень в жизни не шевельнул и мизинцем, чтобы кому-то помочь. “А оно мне надо?” Всю жизнь он провел в положении “Вольно!”, не воспринимая другие команды. Я знакома с ним с десяти наших лет. С родителями они жили недалеко от нашего детдома, мы гуляли вместе во дворе.

– Привет, медик-педик!

– Привет, кобылка. Надолго к нам заскочила?

– Все на завалинке сидишь, подонок?

Он молча сощурил свои наглые, ядовитые зеленые глаза. Странно, раньше он заслонял для меня весь мир. Жаль, что я не выросла феминисткой. Я знаю, почему именно медучилище. Он хотел знать, из чего состоит человек, чтобы, используя это знание, манипулировать себе подобным. Он хотел видеть всех насквозь, смотреть свысока и с пренебрежением. Все, мол, одинаковые. И мозги, и глаза, и сердца. А еще, случись чего, сможет подлатать собственную шкуру.

Лёнчик продолжил курить, созерцая мою возникшую из утреннего тумана фигурку. Признаюсь честно, фигурку лошади. У меня округлые деревенские икры, русая челка и взгляд исподлобья. Все мои ходы напоминают букву “г”. Довольно трудно сложить из своей жизни слово

“вечность” или “счастье”, когда в запасе сплошь такие буквы, как “г”.

– Да, – прервал он мои мысли. – В дождь, бывало, сяду на приступок, смотрю, как капли стекают с неба и разбиваются о землю, и медитирую.

– Это у тебя от лени. А ведь это ты, философ сраный!

– Что? – Телепатия мгновенно покинула его дырявое сознание. Хотя он больше придуривался – я же знаю, что мысли у нас с ним идентичные и прозрачные.

– Лучше бы ты врубился в то, что ты – папаша. Дочь у тебя.

– А-а-а, узнаю Ольгу – великого собирателя человеческих неликвидов!

Коллекция пополняется?

– Ты в ней первый, придурок! А это – твоя дочь.

– Нет, это у тебя дочь, а я – художник нездешний, попишу – и уеду. -

И он снова сощурил прицел своих ядовитых глаз.

– Я ведь помню, когда это случилось. Тогда, помнишь, я не хотела, а ты все равно лез. Потом я долго плавала в луже твоей спермы, а ты дрых. Я ушла тогда, а ты даже не поинтересовался – как я там? Живая ли?

– Я ждал, когда ты сама в строй вернешься.

– Ну сволочь!

– Что ты хочешь, Олька? Записать своего неликвида на мою фамилию?

– Тебе спокойно с этим грузом на сердце? Не расплатившись за него, ты не найдешь счастья.

– Счастья… Дура! Прошлое не проистекает из настоящего. А значит, его и не было. – Любую идею он мог заставить служить своей правоте.

Не найдя, что и ответить на такое вероломство, я развернулась и снова пошла по тропинке, но уже без росы. Сколько раз клялась себе:

“Никогда. Никогда больше не…” И все без толку.

Злость клокотала во мне. Чего бы ему такое сделать, подонку?

Придумала! Подкрадусь ночью и заколочу его в этой избушке, как в гробу. А предкам его открыточку пошлю – поздравительную: мол, наше вам с кисточкой, почил в бозе ваш Лёнчик. Хоронить не надо! Экономия!

…Четыре года назад в эту зеленую муть глаз я и fall in love.

Провалилась, как в дыру в колхозном туалете.

Его леность и молчаливость я приняла за христианское непротивление злу. А то, что он позволял мне жить с ним, считала благородством.

Мы жили вместе в этой избушке на курьих ножках все лето-осень.

– Ты кто? – спрашивала я его.

– А ты?

– Я – Олька, тварь детдомовская.

Вот же повезло с имечком! Все люди как люди, а я – Олька, ежик с дырочкой с правом боку. Нажимаешь, а он – пищит.

– Тебе проще. А я – не знаю.

…Мы просыпались в одной кровати. Молодое солнце облизывало головы деревьям.

Ему всегда было все равно. Поднявшись на локте, минуты две он смотрел вдаль, а потом вставал и молча уходил. До вечера. Ему было по фигу, что здесь я, его love. Я психовала, спрашивала: “Кто я для тебя? Бесплатная подстилка?” Он не отвечал. Странный он человек.