Александр Хургин - Дверь

А положительное решение суда в ее пользу ничего, конечно, не изменило в сущности жизни Марии. Если не считать того, что стала она дважды разведенной и опять в каком-то смысле слова свободной и независимой женщиной. А больше никакой роли состоявшийся суд в судьбе и в распорядке Марииной жизни не сыграл. И она вернулась по окончании суда домой и стала жить и растить детей, кормя их и воспитывая день ото дня. И такое нынешнее состояние свободы нравилось Марии во всех отношениях, и ничего другого ей нужно не было, и мужчины, которые под разными вымышленными предлогами зачастили к ней на огонек, прослышав о ее разведенном статусе, не могли добиться от Марии желаемого и не получали ничего, за исключением, может быть, чашки чая или в лучшем случае кофе. А на их откровенные ухаживания и намеки она не отзывалась и бровью не вела, отдыхая морально от истории с Сараевым, и с абортом, и с судом, и со всем прочим.

И она жила ровно и взвешенно, в устойчивом, как говорится, режиме. Днем, значит, две работы вместе – госпредприятие то есть и малое предприятие, при нем созданное по инициативе генерального директора, потому что он, директор, свой кровный интерес в этом МП имел. А Мария, она на госпредприятии нормировщиком работала в основном крупнейшем цехе, а в малом предприятии – бухгалтером, так как образование и предыдущий богатый опыт работы ей такое совмещение позволяли. И времени дополнительного на вторую работу у нее мало уходило – только если на дом приходилось когда-никогда отчеты брать делать, а интенсивность труда, конечно, была у нее высокой, и она за рабочий день уставала как собака. А после работы, само собой, магазины продуктовые были на ее плечах, так как дети хлеб покупали, а кроме него – редко что, ну, может, молоко и кефир. И

Мария сама продукты все покупала, исключая колбасу, которую ей приносили с мясокомбината.

А из магазинов, с покупками, Мария домой шла. И там всегда что-то еще ее ждало и наваливалось – какая-нибудь срочная суета.

То уроки детские, без нее неразрешимые, то приготовление еды. А то пришить что-то возникала необходимость или постирать и убрать. Ну то есть установился у нее некоторый ритм и уклад жизни. Правда, в связи с тем что телефон она имела единственная на этаже, очень ее дергали и допекали. Потому что общий коридор у них длинный – шестнадцать квартир и звонить ходили к ней соседи до позднего времени. Она уже и телефон в прихожую, к двери, выставила, чтоб в квартиру все звонившие не лезли и грязь не натаскивали. А многие еще и своим знакомым ее номер давали, и те звонили и просили то одного, то другого позвать. И бывало, когда совсем ее доставали до печенок, она выключала телефон из розетки и в дверь никого не впускала. Особенно если детей дома не было, она такое практиковала. И тогда, в это время, могла

Мария отдохнуть и немного полежать на диване. Но потом приходили дети с тренировки своей или с гулянья, телефон включался, и все начиналось и продолжалось, потому что не хотела Мария, чтоб видели они эти ее ухищрения и росли неотзывчивыми и черствыми людьми.

Да, и что интересно и примечательно: когда она с Сараевым жила, к ним не ходили все подряд. Ну, Дуся ходила, еще двое, может, соседей. А чтоб ее номер давать – про это и речи не заводил никто, кроме, конечно, Дуси. Дуся и при Сараеве ее телефоном пользовалась широко и свободно. А больше никто не пользовался – разве только в критических каких-нибудь случаях: “скорую” вызвать или милицию. А как не стало Сараева, так квартира Марии в проходной двор превратилась на глазах, и к ней заходили ее знакомые без всякого дела и смысла, чтоб посидеть в тепле и выпить чего-нибудь и чтоб не идти подольше домой – к женам своим и семьям.

Зато Сараев теперь у нее не рассиживался, а придет, деньги положит на стол в кухне и говорит:

– Ну, я пошел.

И пропадает на месяц, как сквозь землю проваливается.

И так, значит, жила Мария после суда какое-то время года без событий, плавно, а потом что-то такое в ее темпе и порядке жизни нарушилось или сдвинулось и посыпались на нее всякие неприятности и трагические происшествия как из рога изобилия. И сначала это были мелкие неприятности, похожие друг на друга, словно братья и сестры, и можно было их пережить и забыть, из головы выбросив, а потом и крупные пошли одно за одним, по нарастающей. И первое, значит, что случилось – это перчатки кожаные у нее на рынке вытащили из кармана. Хорошие перчатки, венгерские. Она их уже третий год носила, а они как новые были, даже не потертые. А тут на рынок Мария пошла за картошкой, луком и другими овощами и, чтоб удобнее было расплачиваться с торговцами и пересыпать купленные овощи в сумку, перчатки с рук сняла и в карман положила, и, наверно, неглубоко, так, что торчали они из кармана. И их у нее вытащили в толпе.