Александр Хургин - Остеохондроз

ГАИ страны, а возможно, не только страны, но и Европы, и – чем черт не шутит – мира к повышению безопасности уличного движения на дорогах. Ну в общем, не следили они в данный, именно этот миг за объектом. Отвлеклись от постоянного и непрерывного бдения.

Потому что нельзя же в самом деле следить за чем-нибудь или за кем-нибудь не отрываясь в течение всего дежурства. Если следить не отрываясь, никакого внимания не хватит, а если и хватит, то такого напряжения зрения и того, что с ним связано в головном мозгу, ни один человек, даже блестяще прошедший суровую медицинскую комиссию и не менее суровую школу милиции, не выдержит. Просто физически. Поэтому в том, что люди на своем посту отвлеклись и слегка развеялись, ничего предосудительного, а тем более удивительного нет и быть не может. И в том, что

Калиночка поднял глаза в восемь часов тридцать одну с половиной минуты, а не, допустим, на двадцать секунд позже, его,

Калиночки, заслуги нет никакой, а есть в этом либо чистой воды случайность, либо самый что ни на есть промысел Божий и перст судьбы, что в общем по большому счету одно и то же. Короче говоря – провидение так распорядилось сложенной им же ситуацией, и эта ситуация включала в себя и то, что гаишники все до копейки проморгали, и то, что никакие другие люди не оказались в нужное время в непосредственной близости от нужного места, и то, что

Калиночка там оказался. К слову, он, вспоминая это незабываемое зрелище или рассказывая виденное то по требованию следствия и телевидения, то по просьбе сослуживцев, соседей и разных знакомых, всегда думал: не дай Бог никому увидеть то, что увидел я, да еще с такого невыносимо близкого расстояния. Запала ему глубоко в душу та, без преувеличения, жуткая картина. Когда неожиданная смерть происходит в непосредственной близи от живого человека, она обязательно кажется ему жуткой и запоминается

(конечно, если случается не на войне. Там к смерти довольно быстро привыкают, и она не затрагивает уже тех, кто был рядом и остался в живых, или, может быть, затрагивает, но не так глубоко и ощутимо) на длительное время – иногда на месяцы и годы, а иногда и вообще навсегда, до гробовой, как принято говорить в таких случаях, доски.

И Калиночка помнил о том, что довелось ему увидеть в тот день, всегда. Помнит он это и сейчас и будет помнить, очевидно, и дальше. До тех пор будет помнить, пока память его не угаснет, и очень возможно, что угаснет она не ранее, чем угаснет естественным образом вся его жизнь. Причем особой памятью

Калиночка никогда не отличался. Даже в детстве, когда память у всех скорее хорошая, чем плохая, у Калиночки она была скорее плохая, чем хорошая. И выучить что-нибудь наизусть служило для него сущим наказанием и пыткой. Стихи знаменитых поэтов-классиков и те давались ему огромным усилием воли и упорным нелегким трудом. А тут он запомнил все. До самых мельчайших деталей. И не только событие, а и весь день, начиная с самого раннего утра и заканчивая поздним вечером, когда он завершил дачу всех требуемых от него показаний и пришел домой, чувствуя тяжелую усталость, как будто работал с лопатой или киркой в руках. Хотя нет, его усталость в тот день была какой-то другой, незнакомой, и как сбросить ее с себя, было Калиночке неясно и неизвестно, поскольку самый действенный и распространенный метод снятия усталости оказался в данном случае неприемлемым – сколько Калиночка ни старался уснуть, у него ничего не выходило. Не помогло ни снотворное, ни последовавшая за ним часа через полтора большая рюмка водки. Не удавалось

Калиночке отключить работу своего головного мозга, и главное – своего разыгравшегося воображения. А воображение его работало в тот вечер и в ту ночь, как работает киноаппарат в кинотеатре, где сеансы идут бесконечно, в том смысле, что конец фильма сменяет его же начало, и снова фильм идет, пока не кончится, и снова начинается без всяких перерывов – и так до конца работы кинотеатра, в который входят люди независимо от того, в начале сеанс, в середине или в самом своем конце. Хотят войти – покупают билет и входят.

Так и перед глазами лежащего навзничь Калиночки сменялись картины – одна за другой, одна за другой, – и управлять этими картинами он не мог, он мог только смотреть их все подряд безостановочно, смотреть, смотреть и смотреть. Он мечтал – по-другому не скажешь – уснуть, но мечта его оставалась мечтой.

Кстати, мечтал он, по-видимому, зря, так как и во сне ему приснилось бы то же самое. Час за часом, минута за минутой. А в кульминационный, если можно так выразиться, момент он увидел бы все по секундам, и пожалуй, не по секундам даже, а по долям секунд – может быть, по десятым долям, а может быть, и по сотым.