Александр Хургин - Остеохондроз

Он, надо сказать, вообще ничему давно уже не удивлялся. А если удивлялся, то каким-то пустячным и незначительным вещам. Вещам, которые не были достойны даже того, чтобы над ними долго задумываться. К примеру, он никак не мог взять в толк, почему это чуть не все улицы больших и малых городов – за редким достаточно исключением – живые люди называют именами умерших людей. Чаще всего, конечно, великих и гениальных и достойных вечной памяти потомков, но обязательно умерших. И когда

Калиночка долго ходил по городу, в какой-то момент ему начинало чудиться, что он бродит по кладбищу. Для полноты картины не хватало только указания годов рождения и смерти тех, чьи знаменитые и громкие имена носили улицы больших и маленьких городов и даже деревень, сел и поселков. И он удив- лялся – мол, неужели фантазии ни у кого не хватает давать улицам нормальные благозвучные названия, радующие и ласкающие слух и не вызывающие при этом никаких неприятных для человека мыслей о его недолговечности и бренности? Или сами они, те, кто дает эти названия, о таких вещах никогда не задумываются, как не задумывался над ними в своей молодости или, вернее, юности и сам

Юрий Петрович. Он даже гулять на кладбище ходил. Со своей первой в жизни любовью. Имени этой любви Юрий Петрович теперь, конечно, не помнил, но помнил, что у нее были холодные пальцы, холодные уши и холодный кончик носа, невзирая ни на какую жару. А грудь, наоборот, была горячая, как у больной гриппом. На кладбище они ходили целоваться. Правда, кладбище то уже не действовало и на нем никого не хоронили. А деревья там росли низкие, корявые, но с очень густой листвой, и за ними хорошо было прятаться от окружающей действительности и посторонних взглядов. И они перелезали через низкий кладбищенский забор, пробирались по тропинкам между могилами вглубь до большой ограды с широченной скамейкой и сидели на этой скамейке часами, отгороженные от живого мира кладбищенскими деревьями и кладбищенской тишиной. И никакие мысли их не посещали, хотя вокруг них не было ни одной живой души, зато было полным-полно мертвых тел, зарытых на символической, в общем-то, глубине. И памятников тоже вокруг было огромное количество, памятников с тусклыми, истертыми надписями. Фамилия, имя, отчество, год рождения и год смерти.

Тогда Калиночка на все это не очень-то смотрел, он смотрел на свою первую любовь, и мучил его один вопрос: если продвинуть руку от коленки вверх по ноге, она обидится навсегда или нет?

Но все это хорошо в молодости, а после сорока на кладбище думается уже совершенно о другом. И не только на кладбище. Ведь не просто же так даже улицы, названные в честь мертвых, вызывали у Калиночки соответствующие ассоциации, и он всерьез считал, что улицам надо давать названия типа “Калиновая” и никаких других.

И каждое утро выходил Калиночка на угол этой улицы, сворачивал на проспект имени Правды, названный, по его словам, тоже в честь усопшей и почившей в бозе, и шел вдоль проспекта к Днепру пешком три длинных километра, затем он входил на мост и шел по мосту еще почти столько же, чтобы достичь наконец центра города, где располагалась его контора. В это утро все так и было. Юрий

Петрович не спеша, так как времени у него после ухода Инны оставалось более чем достаточно, собрался, позавтракал бутербродами с останкинской колбасой, запивая их крепким коричневым чаем, затем оделся, обернул шею толстым колючим шарфом два раза, нахлобучил шерстяную серую шапочку так, чтобы она была ниже мочек ушей, захлопнул входную дверь и спокойно, прислушиваясь к состоянию и поведению суставов ног, рук и позвоночника, спустился с третьего этажа вниз. За углом, не доходя остановки, он встретил “своих” слепых, которых встречал почти каждый божий день. Они шли втроем, держа друг друга под руку – муж, жена и их сын. Муж и жена несли в свободной руке по легкой алюминиевой палке, а сын был зрячий и вел родителей на работу. Дальше по Калиновой работал небольшой завод объединения

“Луч”, принадлежавший Обществу слепых. И, видимо, эти слепые на нем трудились, возможно, что и вместе со своим сыном, потому что на заводе сорок процентов списочного состава составляли зрячие.

А жили они, скорее всего, в доме слепых, стоящем напротив дома

Калиночки. Этот дом – обычная хрущевская пятиэтажка – днем ничем не выделялся на фоне остальных домов той же постройки, а вечером бросался в глаза прохожим большинством абсолютно темных окон.

Слепым свет не нужен – что очень в наше время экономно, – и зажигали его только их дети, родившиеся, слава Богу, зрячими, если, конечно, они имелись в семье. Увидев этих “своих” слепых сегодня, Калиночка подумал: “Интересно, есть ли среди них одинокие мужчины, такие, к примеру, как я, и как они в таком случае живут без посторонней помощи?” И он сам же себе ответил, что, наверное, одинокие слепые – это большая редкость, потому что жить вдвоем – даже когда оба ничего не видят – гораздо легче. А жениться и выйти замуж им намного проще, чем зрячим. Им ведь внешность друг друга без разницы. Красивая женщина или страшная – все равно ее лица не увидать. Поэтому, наверно, они все и выходят замуж, хотя красивыми не бывают практически никогда. Глаза, что ни говорите, значительно украшают лицо. А когда глаз нет или когда они незрячие, лицо, даже с правильными и тонкими чертами, становится бессмысленным и невыразительным.