Евгений Шкловский - Рассказы

Отец – это отец.

И на него напали.

Он появился совсем не такой, как обычно. Молчаливый, и руки подрагивают. Непонятно, куда смотрит, и глаза грустные, задумчивые. Щупленький, хотя и безмерный. Узкоплечий. Не

Шварценеггер…

В соседнем переулке напали, где с одной стороны какой-то научно-исследовательский институт, а с другой – глухая бетонная стена хлебозавода. Глухой такой, темный переулок, как и все прочие переулки. Вечером лучше не ходить, особенно когда в институте кончается рабочий день и гаснет свет.

Отец между тем всегда там ходил, возвращаясь с работы, и никого не боялся, потому что отец и страх – несовместимо. Безмерность не знает страха, потому что сама может внушать его. Отец ходил, и никогда ничего, а тут…

Он даже и не поздно шел, и еще не совсем темно было. Два парня навстречу, спокойно, мирно, и вдруг – ногой. С раскрута. Без предупреждения. В полном молчании. И второй – тоже ногой. Прямо.

И тоже в полном молчании, словно бы они оба, здоровые такие, – немые. Оттого что молча – еще неожиданней.

Вдвоем – на одного.

На отца!

Только не на того напали. От одного удара отец уклонился, по инерции парня закрутило, а ногу второго он перехватил и вверх сильно дернул, отчего тот повалился, как столб, не ожидая такого отпора, а потом отец уже побежал. Не очень быстро побежал, чтобы дыхание сохранить и успеть развернуться, если станут его догонять. Чтобы лицом к лицу.

С достоинством, хотя и побежал. Словно вовсе и не убегал, а просто хотел выбраться на более оживленное место. Чтобы не забили насмерть (это отца-то!) и к бетонной стене не прислонили.

Чтобы поближе к людям.

Он, может, даже вовсе и не бежал, а уходил, только быстрым шагом. Трудно представить, как если бы лев убегал от зайца или морской свинки. Или даже от двух морских свинок. Нет, отец просто шел быстрым шагом, не оборачиваясь, спеша с работы домой, к ужину, а те вначале за ним погнались, но потом почему-то передумали и отстали. Может, испугались отца. Он уходил, а они за ним гнались и не догнали.

Он боком немного удалялся, а они все отставали и отставали.

Может, тот, кого отец так ловко свалил, травмировался, а может, сообразили, что лучше не связываться, потому что не просто же так все неудачно у них вышло и отец исчезает, оставляя им фунт презрения. Даже не оглядывается. Брезгливо не смотрит в их сторону.

Такой он был – отец! И что с того, что у него руки нервно потом подрагивали, а возле правого глаза жилка пульсировала, и взгляд печальный и задумчивый, и сам, щупленький, ссутулился…

Пусть знают!

Потом сыновья просят, умоляют отца еще раз показать, как все было. Как он здорово тех… Парни, значит, стояли или, верней, шли навстречу. Один, значит, ногой, с раскрутом, а другой, без раскрута, прямой от себя… Так, да?

Отец расставляет обоих, старшего и младшего: он как бы движется по тротуару навстречу этим крутым, в джинсе, и они ему навстречу, совсем уже близко, почти рядом, и тут один из них

(старший) делает типа фуэте – довольно высоко, но медленно задирает ногу (правую) и как бы касается отца. Верней, чуть не касается, потому что отец ловко успевает уклониться, и пока старший вертится, одновременно балансируя, чтобы удержать равновесие, отец демонстрирует уход-уклон от удара младшего

(согнутой в колене ногой от себя), ногу подхватывает и рывком поднимает…

Толчок.

Младший тяжело валится на крестец (больно), но на лице у него не столько боль, сколько восхищение.

Конечно, все замедленно, все не по-настоящему, хотя и очень похоже, все с улыбкой, и если младшенький слегка ушибает себе крестец, то это еще раз подтверждает отцовскую бойцовскую сноровку.

Молодчина батя!

Вроде как из безмерности, из разверзшихся небес грянула молния – и повергла. Справедливость восстановлена… Правда, не совсем молния. Но ведь – победа.

По-бе-да!

Иногда они меняются местами, и тогда уже кто-нибудь из сыновей, старший или младший, выступает в роли как бы ничего не подозревающего отца, идущего по пустынному переулку, а отец становится одним из тех парней, что на него напали, и вся сценка разыгрывается с самого начала. Каждое движение повторяется вновь и вновь, словно они пытаются постичь некий тайный смысл. Вернее, смысл всей этой невозможной, немыслимой, фантастической ситуации.

Дело в том, что все произошло очень быстро и неожиданно, объясняет отец, он даже не успел испугаться и действовал абсолютно бессознательно, подчиняясь инстинкту самосохранения.