Раз сон, значит, никто и не искал его, не преследовал, не шел по пятам, а главное – не было никого закопанного (он так и не мог понять, кто это был).
С миской в руке он обходит вокруг дома, легкое головокружение и ватность в ногах, хотя о собаках даже не думает, только пытается уловить ту самую, разбередившую его мысль.
Конечно, ничего еще не произошло – миска в его руках, а в ней горкой
– бесформенные куски красно-розовой массы, из некоторых таблетки выдавились, словно кто их оттуда изнутри выпихивал – размякшие комочки серого унылого вещества, на вид вполне безобидные.
Горьковатые на вкус (он знал). И все равно не по себе ему, словно все уже случилось, и впрямь перешли край, как сказал Гнедов, уже происходит где-то рядом, совсем близко… К горлу подкатывает тошнота,
Василий сглатывает, и раз, и два, чтобы не вырвало.
Вот он стоит тут, в ночи, зайдя за дом, весь почему-то в испарине, с этой дурацкой алюминиевой миской, не зная, что делать, в мозгах все съехало от выпитого (или от чего?) – вроде как не он, а еще кто-то.
И вдруг чудится ему, что он сам лопает эту омерзительную колбасу с налипшими на нее серыми крошками, уминает жадно, запихивая в рот жирными пальцами, таблетки похрустывают, шершавят язык, растворяются в слюне, соскальзывают по пищеводу в желудок, где смешиваются с выпитой водкой. От кого это он слышал, что снотворное с водкой – очень плохо, то есть очень хорошо, хорошо или плохо? Запутался окончательно.
Он и вправду спешно уписывает эту колбасу, крошки серого вещества липнут к языку, к зубам, к небу, оставляя во рту и в гортани полынную горечь. Нестерпимо тянет обтереть пальцы, избавиться от жира… Он торопится съесть все, глотает, не прожевав, давится, с отвращением ощущая склизкую жирноту пальцев, отрыгивает и снова…
Собаки ушли на третий день. Ушли сами, словно почуяв неладное. Ушли вообще из поселка, безвозвратно.