Азиза Ахмедова - Гаранфил

В последний раз он вернулся к полуночи. Ботинки и брюки его были в комьях присохшей глины, руки расцарапаны.

— Быстрей, Гаранфил, быстрей. Неси с кухни посуду, стаканы, вазочки, ставь в сервант на место сервизов. На пустые вешалки повесь по одному платью. Да! Ты завернула в ковер каракулевые шкурки? Хорошо. На пианино поставь… Что-нибудь поставь… Игрушки, простые вазочки. Убери все и…

Он странно икнул и бросился в туалет. Она слышала, как его рвало, как он захлебывался и кашлял… Надо было помочь ему, дать воды, полотенце, но у нее не было сил подняться со стула.

Тихие, шаркающие шаги, втянутая в плечи голова, отчего горб стал особенно заметен, прилипшие к мокрому лбу грязные волосы… Она слегка отшатнулась, когда он направился к ней, но он взял ее за руку, потащил во двор, и дальше, за дом. Споткнувшись, Гаранфил тихо вскрикнула, но он зажал ей рот рукой.

— Тихо, тихо. У нас нет времени. Надо успеть. Дай руку, Гаранфил. Вот… Пощупай… Шестой кирпич от края. Раз… Два… — он провел ее ладонью по наружной стене. — Шестой, запомни. Шестой кирпич. У него отбит кусок. Если что… Там восемнадцать золотых червонцев. Запомнила? Вынимается легко, не зацементирован кирпич. Шестой кирпич. А теперь иди в дом, прибери там. Я немножко… Сердце. Иди, иди, Гаранфил. Я сейчас…

Он присел на старую покрышку. В лунном свете она видела только горб, тень от крыши скрыла руки, голову. Это было так страшно — жалкий, безголовый, чуть шевелящийся комок…

Гаранфил поднялась, держась за стену, бесшумно поплелась в дом…

Когда все было прибрано, вымыт пол, в серванте расставлены дешевые чашки, керамические вазочки, на пианино брошены книги, посажены куклы, Магеррам с серым заострившимся лицом внимательно оглядел комнату. Гаранфил била дрожь, она вжалась в угол дивана, не сводя с мужа огромных, диковато поблескивающих глаз.

— Дети… Хорошо, что не видели.

Магеррам встрепенулся:

— Да, да. Пусть пока побудут у матери. Солмаз я тоже отвез туда. Заехал в школу и отвез.

Заметив, как дрожит она в своем старом байковом халатике, он принес ей из спальни шаль, заварил крепкий чай и, подложив под голову подушку, присел рядом.

— Гаранфил, — в горле его что-то булькнуло, он тихонько погладил ее холодные, покрасневшие пальцы. — Бедная моя Гаранфил. Не плачь, слышишь?

— Я не плачу, Магеррам. За тебя страшно, за детей. Что ты такого… плохого сделал, Магеррам? День и ночь работаешь… Что случилось? Зачем вещи надо прятать?

— Заведующего хлебной лавки, ну, что в Черном городе, взяли.

Удивленно вскинулись тонкие смолисто-черные брови.

— Как «взяли»? Куда «взяли»?

— Арестовали, Гаранфил.

— А ты тут при чем, Магеррам?

Магеррам прикрыл рукой воспаленные веки, но и так, с закрытыми глазами, он видел ее розовые, трепещущие ноздри, все еще гладкую белую шею, маленький, капризно изогнутый рот…

«Ничего не объяснишь. Не поймет. Ничего про жизнь не знает. Сколько получаю — не знает. Сколько стоит мясо на базаре-не знает. И что за английские лодочки и японский халат, вышитый золотыми цветами, отдал я четыре зарплаты, тоже не знает. Как теперь жить будет?»

— У меня там… Ну, несколько моих буханок было. Неожиданно, как коршуны налетели. Как только сгрузили им хлеб. Закрыли и пересчитали. Вот и нашли эти… ну, тридцать — сорок буханок.

Гаранфил приподнялась с подушки.

— Беги к участковому, Магеррам. Сам говорил, что он хороший человек, свой человек. Пусть закроет это дело.

Магеррам покрутил головой, вздохнул:

— Как раз участковый знак подал. Сказал — иди вынеси быстро ценные вещи. С обыском придут. Только, смотри, говорит, я ничего не знаю. Ни верблюда не видел, как говорится, ни помета его.

Гаранфил ахнула, прикрыв ладонью рот.

— Ай, аллах! А Калантар-муаллим?

— Будь проклят тот день, когда он встретился на моем пути. Знает этот шакал уже. Ушел в сторону. Самую большую долю себе брал. А теперь… Передал, чтоб я всю вину за левый хлеб на себя взял.

— Да как это можно, Магеррам? Неужели…

— «Можно»… «Нельзя»… Кому-то все можно, кому-то ничего нельзя.

— Но ты же не сам… Тебя же Калантар-муаллим уговаривал, учил, как жить надо! Вот за этим столом. Думаешь, я глупая, совсем ничего не понимаю?

— Еще участковый сказал: «Надо, чтоб один виноватым был. Если все, кто… Ну, кто в деле замешан, откроются, — совсем плохо будет». Групповое хищение, понимаешь? Если под такую статью попадешь, сам бог не сумеет выручить.

— Магеррам, тебя же все знают, все уважают…