Кадзуо Исигуро: Не отпускай меня

Она умолкла, поэтому я сказала:

– Мы хотели бы знать, мисс Эмили, правда это или нет. Несколько секунд она по-прежнему молча смотрела на нас, потом глубоко вздохнула.

– Внутри самого Хейлшема, едва начинались такие разговоры, я делала все, чтобы положить им конец. Но на то, что обсуждали между собой воспитанники после отъезда, я, конечно, влиять не могла. В конце концов я пришла к мысли – и Мари-Клод тоже так думает, правда, дорогая? – что этот слух не индивидуальное явление. То есть я полагаю, что он раз за разом зарождается с чистого листа. Добираешься до источника, искореняешь, но не можешь помешать тому, чтобы слух опять возник в другом месте. Поняв это, я перестала волноваться. А Мари-Клод – та вообще никогда не волновалась на этот счет. Она рассуждала так: «Ну и пусть себе верят, раз они настолько глупы». Да, да, и не надо делать сейчас кислую мину. Таким было ваше мнение с самого начала. После многих лет я не пришла в точности к такому же выводу. Но я стала думать: пожалуй, мне не следует беспокоиться. Не я же, в конце концов, этот слух распускаю. Пар, которые приходится разочаровывать, очень мало, а остальные так или иначе никогда до проверки дело не доводят. Это для них всего-навсего мечта, маленькая фантазия. Какой от нее вред? Но к вам двоим, признаю, это не относится. Вы настроены серьезно. Вы хорошо подумали. Вы надеялись всерьез. По поводу таких воспитанников, как вы, я испытываю сожаление. Мне очень грустно вас разочаровывать. Но что делать.

Мне не хотелось смотреть на Томми. Я была на удивление спокойна, и хотя слова мисс Эмили должны были, казалось, раздавить нас, в них слышалось что-то такое, что обещало продолжение: она не все еще сказала, самая суть остается пока нераскрытой. Я допускала даже, что она лукавит. И я спросила:

– Правильно ли я поняла, что отсрочек не бывает? И вы ничего-ничего не можете сделать?

Она медленно покачала головой.

– Слух не имеет под собой оснований. Мне очень жаль, поверьте мне.

– А когда-нибудь раньше? – спросил вдруг Томми. – До того, как Хейлшем закрыли?

Мисс Эмили продолжала качать головой.

– Нет, никогда. Даже до скандального дела Морнингдейла, даже когда Хейлшем считали путеводным маяком, примером того, как можно двигаться к чему-то лучшему, к большему гуманизму, – даже в то время ничего подобного не было. Здесь должна быть полная ясность. Этот слух – сладкая иллюзия, ничего больше. О господи, неужели за шкафчиком?

В дверь позвонили, и на лестнице послышались шаги – кто-то спустился открыть. Потом из узкого коридорчика донеслись мужские голоса, и Мадам, покинув темноту за нами, пересекла комнату и вышла. Мисс Эмили, напряженно прислушиваясь, подалась вперед в своем кресле. Потом сказала:

– Нет, это не они. Это опять тот жуткий человек из фирмы, которая занимается интерьерами. С ним все решит Мари-Клод, так что несколько минут, мои дорогие, у нас имеется. Есть еще что-нибудь, о чем вы хотели бы со мной поговорить? Все это, конечно, строго запрещено, Мари-Клод даже в дом не должна была вас пускать. И разумеется, мне полагалось бы выставить вас вон в первую же секунду. Но Мари-Клод сейчас не такая уж большая ревнительница правил – как и я, впрочем. Поэтому, если хотите еще ненадолго здесь остаться, – милости прошу.

– Если это всегда было только ложным слухом, – спросил Томми, – то зачем увозили наши работы? И что, Галереи тоже никакой не было?

– Галереи? Ну нет, этот слух ложным нельзя назвать. Галерея была – и, можно сказать, она есть и сейчас. Теперь она здесь, в этом доме. От части вещей мне, правда, пришлось избавиться, о чем я сожалею. Но для всего тут просто не было места. Однако вы, как я понимаю, хотите знать, зачем мы это собирали.

– Не только, – тихо сказала я. – Для чего вообще было нужно все это наше творчество? Для чего нас учили, поощряли, заставляли рисовать, лепить, сочинять? Если впереди у нас были только выемки, а потом смерть, – зачем все эти уроки? Все эти книги, дискуссии?

– И зачем вообще Хейлшем? – подала из коридора голос Мадам и опять прошла мимо нас в темную часть комнаты. – Вот вопрос в самую точку.

Взгляд мисс Эмили последовал за ней и на несколько секунд задержался там, за нашими спинами. Мне хотелось обернуться и увидеть, какими глазами смотрит на нее Мадам, но я не стала: почти как в Хейлшеме нам, я чувствовала, надо было глядеть вперед с полным вниманием. Потом мисс Эмили сказала:

– Да, зачем вообще Хейлшем? Мари-Клод то и дело задает сейчас этот вопрос. Но не так уж давно, до дела Морнингдейла, ей и в голову не пришло бы такое спросить. И присниться бы не могло. Не смотрите на меня так, Мари-Клод, вы прекрасно это знаете! В то время подобный вопрос мог задать только один человек на свете, и этим человеком была я. Задолго до Морнингдейла, с самого-самого начала я спрашивала себя об этом – чем обеспечивала спокойную жизнь всем остальным, Мари-Клод. Всем – не только опекунам, но и вам, воспитанникам. Заботы, вопросы – все это я брала на себя. И пока я была тверда, ни у кого из вас не возникало даже малейших сомнений. Но вы, милый мальчик, кое-какие вопросы нам сейчас задали. Я отвечу на самый простой, и, может быть, это будет ответом и на все остальные. Зачем мы забирали ваши произведения? Зачем мы это делали? Вы интересную вещь сказали, Томми, когда обсуждали это с Мари-Клод. Вы объяснили все тем, что искусство показывает, кто вы такие есть. Что у вас внутри. Вы ведь именно это сказали, правда? Что ж, вы были недалеки от истины. Мы потому забирали ваши работы, что они, как мы надеялись, должны были выявить ваши души. Или, точнее говоря, доказать, что у вас есть души.