Роберт Рождественский - Не надо печалиться, вся жизнь впереди! [сборник]

Рассказал бы о судьбе Мандельштама и Замятина. Бабеля и Веселого. Мейерхольда и Михоэлса. Корнилова и Васильева.

Рассказал бы о целых народах, выгнанных из родных мест и фактически уничтоженных.

О еще не вернувшихся из лагеря Ярославе Смелякове и Домбровском.

Я бы рассказал ему правду о Берии. И о том, что через три месяца умрет Сталин. А через три года будет Двадцатый съезд, где на закрытом заседании Хрущев прочтет свой знаменитый доклад…

Поверьте, я бы наверняка нашел слова, я привел бы самые неопровержимые, самые убедительные факты…

Ну и что было бы дальше?

Боюсь, что этот бдительный спортивный парень отнесся бы ко мне…

Да и потом, «не знать», то есть «не верить провокационным слухам», было тогдашней нормой жизни. Точнее: тогдашней формой выживания .

К сожалению, не знали мы в то время и фразы Джордано Бруно, сказанной, правда, по другому поводу: «Невежество – лучшая в мире наука. Она дается легко и не печалит душу…»

Так что жили мы нормально. Не замечая несвободы, каждый «отбывал свой срок»…

И все-таки я не могу и не умею глядеть на эти годы свысока.

Потому что все они – рядом, близко.

Не только в памяти, но и вот здесь – в сердце…

Мы уже давным-давно перестали быть просто людьми. Мы стали продуктами. Продуктами своего времени. Теперь лишь в этом качестве и воспринимаемся. Что ж, почти все правильно. Именно так оно и есть. Хотя картина получается фантасмагорическая: вереница складов, холодильников, морозильников и на каждом надпись: «Продукты». С уточнениями: «Продукты 30-х годов», «Продукты 40-х…» «50-х», «60-х»…

(Надо еще и обязательно вспомнить, что большинство этих «продуктовых помещений» были огорожены высокими заборами из частой колючей проволоки. И что расположены были эти «склады», как правило, в «труднодоступных районах, на вечной мерзлоте, далеко-далеко от городов. И еще надо знать, что все эти «склады» предназначались для уничтожения людей. Тех самых «продуктов» 30-х, 40-х и 50-х годов. Такая задача стояла тогда перед страной. Время было такое. И такой великий Вождь.)

Нет, это была настоящая религия. Причем религия эпохи инквизиции.

Сдвинулся только срок обряда крещения. («Октябрята»), однако, в политико-идеологическую купель окунали всех – почти в яслях, точнее: в детском саду.

Красные дни календаря. Революционные праздники. Отмечали их пышно, с «торжественными собраниями».

– Дети, кто скажет, какой праздник мы празднуем сегодня? Ну-у, дети! «Пер-во-е?»… Правильно: Ма-я-а! Первое мая!..»

Флажки, портрет Вождя, художественная часть, рыдающие от счастья родители… Младшая группа детсада. Средняя группа. Старшая группа. И все шагают в колонне по двое…

В старшей группе некоторые талантливые ребенки уже усваивали язык взрослой агитации и пропаганды…

Я никогда не находился н а д временем. Потому что не Бог. А вот во времени был. Так, во всяком случае, мне казалось.

Однако сейчас я понимаю, что всю свою жизнь, целую жизнь все мы (или почти все) существовали под временем!

Под его тяжестью. Под его страхом. Под его категорическими лозунгами и огромными портретами его вождей и героев. Но это были наши лозунги. Наши вожди и герои…

О, в детстве я был достойным «продуктом» своего времени. В семь лет уже стал «командиром» октябрятской звездочки. Потом, дрожа от радости, «запрыгнул» в пионеры.

Помню, как, бледнея от волнения и заикаясь больше, чем всегда, я давал клятву перед портретом самого мудрого учителя и Великого Отца всех детей нашей Родины Иосифа Виссарионовича Сталина.

На портрете он был вместе с Мамлакат – пионеркой-рекордисткой по сбору хлопка. (Кстати, ее родителей вскоре арестовали и расстреляли как врагов народа!)

Помню, как Председатель Совета Дружины закричал на нас: «Пионеры! К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!» И мы – со слезами на глазах, радостно (и тоненько) завопили в ответ: «Всегда готовы!!»

Мы, действительно, были готовы.

Ведь даже во дворе давали не честное слово, а «честное ленинско-сталинское-всех-вождей»!..

Мы – дети жестокого века.

Слишком долгое время нас воспитывали, нас упорно убеждали в том, что существует некое нечто, которое неизмеримо выше таких понятий, как человечность, совесть, любовь, милосердие.

Однако выше их, сразу же за ними, в человеческой душе начинается мертвое безвоздушное пространство. За этой чертой, за этой границей, человек перестает быть человеком.