Роман Сенчин - Постоянное напряжение [сборник]

Он схватил Шайтана под мышки и приподнял. Шайтан забил в воздухе лапами, замотал шеей, стараясь выскользнуть из объятий похожего; увидел рядом, совсем рядом с пастью темно-белую руку с короткими редкими волосками. Ему очень захотелось куснуть эту руку, с двух сторон сжать зубами, чтобы ослабла и отпустила его, но какой-то огромной силы запрет, запрет, который был объявлен далеким-далеким предкам Шайтана, не позволил этого сделать. Наоборот, он почувствовал, что обязан повиноваться, смириться с волей этого похожего на хозяина человека.

Так он оказался в небольшой душной голове чудища с прозрачным черепом. Стоял на чем-то мягком, высоком, подогнув лапы, закрыв подбрюшье поджатым хвостом. Озирался, осторожно ворочая шеей, звякая при каждом движении бесполезной сейчас, ненужной цепью.

– Лежать! – приказал похожий, и Шайтан тут же, как стоял, лег на мягкое.

За его спиной хлопнуло. Похожий куда-то пошел.

Маленько обвыкшись, Шайтан приподнялся и сразу увидел: похожий раскачивал его будку, вытягивал ее из земли. Вот вытянул, повернул на попа, тряхнул несколько раз. Из будки посыпались сено и старые, обглоданные до ровной белизны кости… Шайтан собирал, копил их с давних пор. Иногда зимними длинными ночами, когда от мороза невозможно было уснуть, он доставал их из сена, перебирал, обнюхивал, скреб клыками, и ему становилось теплее, уютнее, кости помогали дождаться момента, когда на небе появлялся живой и дарящий жизнь ослепительный шар… А теперь его единственное богатство, его спасение от мороза летит на траву, как обычный сор.

Шайтан опустился на мягкое, спрятал морду между передних лап, зажмурил чешущиеся, сырые глаза.

…Ехали очень долго, или это ему так показалось. Сперва он боялся и вертелся волчком, мотая цепью, путаясь в ней, смотрел, как мелькают мимо заборы, деревья, как проскакивают совсем близко от них другие чудища. Протяжно, тоненько поскуливал.

– Лежать! – то и дело кричал похожий; Шайтан поджимал лапы, замирая, но очередная кочка или ямка на дороге подбрасывали его, и он снова начинал вертеться, видел летящий вокруг с бешеной скоростью мир, скулил, и похожий опять кричал: – Лежать, тебе сказано!

Вскоре, правда, Шайтан осмелел и с завистью, почти восхищением подумал: «Вот бы так же бегать и не уставать!» Даже обо всем остальном, страшном и непонятном, в тот момент забыл…

Уже по темноте устраивались на новом месте. Шайтан мало что мог видеть, о чем соображать – после пережитого за сегодняшний день он еле держался, чтоб не упасть, его шатало, во рту было горько и горячо, как будто сожрал ядовитую букашку… Повинуясь дерганью цепи, он шел куда-то, отрешенно наблюдал, как похожий приколачивает гвоздями кольцо к бревну какой-то постройки, но все же обрадовался появлению его будки, пускай разоренной, но все же родной. И когда похожий сунул в нее охапку сена и сказал:

– Ну обживайся. Спи, – без промедлений залез внутрь, свернулся и накрыл морду хвостом, хоть было тепло.

…Новое место Шайтану очень не понравилось. Это было то, что называется хоздвором – повсюду завалы какой-то рухляди, кривые поленницы, стоят попиленные козлы, штабеля ящиков под трухлявым навесом, банки с потеками висят на жердинах редкой изгороди… Отсюда не было видно ни крыльца и двери в избу, ни калитки на улицу – этих двух мест, которые Шайтан с юности определил как главные места своей охраны… Обследовав окружающую его теперь территорию, он понял, что охранять здесь нечего…

Оказалось, исчезновение хозяина – еще не самое страшное. Да, было тревожно и странно, когда он вдруг не появился на крыльце, как всегда, не улыбнулся и не заговорил с Шайтаном; конечно, те несколько проведенных в заточении дней были большим мучением, почти что невыносимым, но теперь стало еще хуже. В этом хоздворе Шайтан окончательно потерял смысл жить дальше… Первые дни он подолгу стоял, вытягивая из досок будки остатки запаха своего дома, своих воробьев, травы, что росла рядом с будкой. Но запах быстро улетучивался, выветривался, а больше ничего, напоминающего о том месте, где Шайтан провел всю жизнь, здесь не было.

Правда, похожий принес и составил под навес несколько ящиков и сложил обрезные доски, которые были явно привезены на чудище, но от них исходило так мало домашнего духа, что, как Шайтан ни старался, не мог принять их за частицу своего прошлого мира.

Очень резко он почувствовал старость; он повидал много старых псов, всегда презирал их, с удовольствием облаивал и гонял. Эти псы бегали в общей собачье стае, так же, как и остальные, высунув язык и облизываясь, жадно дышали призывным запахом суки, но стоило крепкому псу рявкнуть на старого, и он тут же послушно отскакивал в сторону. У этих псов почему-то вовремя не вылезала старая шерсть – на боках всегда висели мертвые, седовато-грязные колтуны; если подойти к калитке, за которой живет такой пес, и пометить ее, то он чаще всего сделает вид, что не заметил, притворится спящим… И вот теперь Шайтан вдруг почувствовал, что стал старым. Наверное, из-за потери хозяина, унизительного сидения в будке, непонятного переезда он постарел, одряхлел. Постарел и одряхлел раньше времени.